Сибирские огни, 1966, №6

«— Полынь-то для чего? — спросил со злостью Гармаш — Водку настаивать. Отлична для аппетита. — У вас и без полыни, Павел Ильич, аппетит хороший. — Вы это — прямо или намеком? — Мы, художники, редко говорим прямо; разве только уж очень рассердимся. Н а б еж а л а волна и замерла, чуть смочив им подошвы. Гармаш з а ­ черпнул ладонью воды: мутна ли она от песка или ее замутил ветер? И, стряхивая песок с рук, он спросил: — Помните, Павел Ильич, мою картину «Город в проскомидию?» — Нет, не помню. — Ну, как же, в свое время была известна! Неоднократно писалось, что нет в ней ни смысла, ни толку, ни города, ни проскомидии,— одни лишь глупые краски и еще более глупые линии. «Леваки» вели от нее начало нового искусства. — Ну, решительно, не помню! — Так вот, этюды для нее я писал у Чертова Пальца. — Где же там город и проскомидия? Скала и все. Ха-а! Вопрос Гармашу был по нутру: Павел Ильич показал свои истин­ ные чувства в отношении искусства. Гармаш облегченно вздохнул. — Помните, у Чертова Пальца я показывал Ущелье Неверных и в нем расщелину Афродиты? По ту сторону расщелины — скала, вокруг и вниз — дубовый лесок. Я писал все утро пониже скалы, а когда стало жарко , спустился в расщелину и напился там из лужицы: ночью шел дождь, и в выбоинах базальта скопилась прозрачная и поразительно вкусная вода. Напившись, я опять поднялся к своему мольберту. Огля­ делся. В дубовом леску обильно распустились дикие пионы и еще какие- то лиловые липкие цветы, похожие на колокольчики. Пионы здесь бли­ стательного розового цвета, совсем как разрумянившееся тело. Я, нарвав большой букет, положил его рядом с собой. Чертов Палец надо мной как собор. В о к р у г— благоухание чебреца, болтают птицы, напротив — черная вещунья — расщелина Афродиты с глянцевитыми базальтовыми боками. Чувствуя себя отдохнувшим, я сел, взялся за кисть... И вдруг киноварно-красное пятно закрывает мои глаза! Я, знаете, когда вижу что-нибудь необыкновенное, сначала вижу общее пятно, а затем уже частности. По расщелине неслышно,— башмаки на резиновой подошве, а гравия и мелких камней там нет,— шагают мужчина и женщина: розо­ вая женщина, показавшаяся мне киноварно-красной. — Описываете вы лихо,— равнодушно сказал Павел. — Ну, мужчина как мужчина, лет под сорок, сложен топорновато и крепко, из тех, про которых говорят, что он пользуется «доверием окружающих». А за ним,— и не совсем убежденно,— шагает она, в тру­ сиках и бюстгалтере, с непокрытой пленительнейшей головой. Глаза большие и влажные, вся сверху донизу розовая. Я на нее один раз взгля­ нул и весь наполнился восторгом и огорчением. Что за красота! И поче­ му она проходит мимо? И почему именно с этим барбосом? Я по профес­ сии своей кое-что в людских телах понимаю, видел их много, встречал и редкие совершенства, а эта не только совершенна и обольстительна, но и необычайно поэтична. Именно, поэтична! Что-то в каждом движе­ нии розовых длинных ног, повороте шеи, головы, что-то есть неразгадан ­ ное и несбыточное, а что именно — сам черт не поймет! Я был просто отуманен и, обалдев, глядел на нее неподвижно. Какой у нее мутный, ленивый и, одновременно, лучезарный взгляд! Какой крылатый,— дру ­ гого и слова не подберешь,— именно крылатый взмах рук! — Д авно это было? — спросил Павел.