Сибирские огни, 1966, №6

Павел стоял неподвижно. Лицо его было мертвенно бледно. Он то», приподнимал, то опускал все еще потную бутылку. — Устали? Он подлец, бессердечный и беспощадный подлец! Он сам вы­ звал ее сюда. — Кто? Гармаш, кто! И она т ож е— бессердечная и беспощадная. Одной они породы! Принципиальные, ха-ха! — Плосковато, Павел, плосковато, дорогой. Он ее сам зовет сюда, Виталию эту, а она, ради него, готова на все. Я ее знаю! А вы его не знаете. Он ж е — подлец. И она тоже. На вид т ак ая тонкая, небесная. Приедет, увидите: она и вас будет стараться обвести! Тягостные люди! Преступники, в общем-то,— уголовные. Эта фантастическая и нелепая ложь, вырвавшаяся совершенно вне­ запно, была для него самого ужасающе неприятна. Сердце так билось, что он едва стоял на ногах. А впрочем, ему наплевать сейчас на все! Он отвоевывает себе счастье этой прогулки, ночь, которая, несомненно, бу­ дет прекрасной и запомнится на всю жизнь. И если Евдоша полюбит, она все простит, любую ложь, любое преступление! И тут же он сам себе говорил, что он негодяй, опустившийся и жалкий, ядовитый и т я ­ гостный клеветник. Но что поделаешь, если она такая красавица, npej дельная, напряженная! — Но черт с ними, черт с ними! Довольно. Я, кажется, стал уже говорить жалкие слова. Мне хотелось сказать другое. Я, в сущности,, хотел сказать вам, что люблю вас, Евдоша. Евдоша, казалось, ничего не видела, не слышала; внимание ее обо-, значалось лишь короткими шагами и медленным движением руки, слов­ но она рукой отмеривала свои шаги, задерживала их. Она шла, з ад ев ая голым покатым плечом ветки кизила, мельчайшая пыль почти незаметно осыпалась с них. Губы ее складывались в задорную и, пожалуй, всепро­ щающую улыбку,— ту самую, которой хотел добиться от нее Павел. — Вы слышите? Люблю. Она продолжала хранить молчание, глядя по-прежнему вперед. — Что же это значит, Евдоша? Она не отвечала. — Я весь дрожу и все-таки чувствую надежду. Евдоша, слышите? Я вас люблю! Вы меня любите? Ненавидите? Безразличны? Он опять ничего не услышал. Улыбка исчезла. Казалось, она напря­ женно и упорно думала, решалась, не могла решиться — решилась. Под ­ няла на него глаза, что-то сверкнуло в них, лицо запылало, но не про­ молвила ни слова, только шаги ее стали еще короче. —- Но это же невозможно! — воскликнул он.— Вы должны пожалеть и себя, и меня, я терзаюсь. Я все время думаю о вас, полон вами, Евдо ­ ша! Приходил ночью, в два часа. Где вы были? Она никак не отозвалась. Немота — и все. Голова его горела, губы ссохлись, говорить было больно: — Понимаете, что со мной? Меня истребляет огонь, а вы глухи как тюрьма. , Подъем становился круче. Дорога крупно-каменистая, шиферно-се­ рая, потемневшая: значит, недалеко до заката. Грустные переливчатые звуки послышались вдали: на лужайке пела Афросинья Никодимовна, и недурно пела. . Песня прервалась, и раздался голос Фомы: он торопил к съемке, пока не скрылось солнце. Павел заговорил еще торопливей и еще жгуче . — Ну хоть скажите: почему убежали из комнаты? Предчувствова