Сибирские огни, 1966, №6

:— Д а вы что, на самом деле ничего не знаете? — Война? — Ну, войны пока нет, и в то же время, в некотором смысле, и война. Д о восхода еще совсем далеко, но многоцветное небо уже начало обнажаться . Видны руки Афросиньи Никодимовны, выпачканные из­ весткой. Виктор, по-видимому, заболел? Или родители? Хорошие все- таки люди — два раза бегает ночью к междугороднему... Сердце Евдо- ши наполнилось нежностью: — И почему вы у окна? — Ночь. Все равно. И ждет Изяслав Глебыч,— прошептала Афро- синья Никодимовна вроде бы в смущении.— Вы знаете, что такое «вала»? — В старину — все краски так называли, а нынче — лишь красную, меловую. А что? — Значит, глупость. Я Гармаша спрашиваю: «Как вы себе пред­ ставляете Евдошу?» — Он отвечает: «вапа». Ну, я так и уразумела, что — глупость, школьное прозвище. У Евдоши не было такого школьного прозвища. Д а и о школьных ли прозвищах толковать в три часа ночи? Впрочем, пусть ее! Она мила ео своей болтовней. — Я И з я сл а в а Глебыча похлебкой из гусиных потрохов накормила, пусть спит,— и на телефон. Мое положение сложнейшее из сложнейших. Папа — в Москве, жена И зя слав а — в Ленинграде, а я... Мой п а п а—< крупный человек, вдруг выяснится, что я здесь с Изяславом Глебычем? Ведь всюду уже докатилось приказание, чтоб верность женам блюли. — Чье приказание? — Рима. — Какого Рима? — А вашего,— прошептала вдруг Афросинья Никодимовна, положив руки на подоконник. Глаза ее говорили: «ужасно жаль и неприятно, жду ваших упреков, а что я могу поделать?» — Вашего! «Вапу» я это ради видимости, чтоб подойти ближе к теме, имея в виду Рим. Как это мне И зя сл ав Глебыч сказал строжайше: «Повтори разговор, узнай точно», меня как будто обожгло. Думаю: «Распласталась, миленькая, на пля ­ же, а причина-то, вот она!..» — Простите, Афросинья Никодимовна, я бы хотела объяснений! — Д а я только тем и занята, что объясняю. Вольно вам не понимать меня! Словом, прихожу пер'вый раз на телефон. То, сё, пятое, двунаде­ сятое, чувствую, папа ни о чем не догадывается, осталось мне в Кокте­ беле две недели, авось, думаю, вывернусь. Лишь бы на месте не пойма­ ли, а дома как-нибудь отбрешусь. Домашние, между прочим, спраши ­ вают: «Следишь? Архитектора Виктора Орехова в «Советском искусстве» — под орех».— «Мне, говорю, эти ваши газетные кроссворды решать некогда, у меня, чистосердечно говоря, все обнаженное сожжено солнцем». И пошла себе спать. Прихожу. Мы с Изяславом Глебычем в соседних комнатах — на всякий случай. Он выходит ко мне в трусах и говорит: «Этого так оставить нельзя, раз — жена».— «В каком, спраши ­ ваю, смысле?» — «Пожалуйста, без рассуждений. Дело серьезное. Поди и узнай подробности».— В наших отношениях остается одно: быть мяг­ кой. Иду. Еще звоню. И трепещу, потому что в час ночи все разговоры с Москвой прекращаются до утра. И дома, к тому же, спят. Тррр... П о ­ жалуйте в кабину. Кричу: «Чем, говорю, Орехов-то отличился? Заин т е ­ ресовали вы меня».— «Д а выступил, отвечают, против Рима».— «Ну, и очень хорошо, говорю, на кой лях нам Муссолини, хватит и этой под