Сибирские огни, 1966, №6

сателя, творчество которого такие полож е­ ния как бы демонстрировало само по себе. Но в том-то и дело, что Васильев быв слишком уж свободен от груза эстетиче­ ских представлений, свободен, если так можно сказать, даж е от груза поэтической культуры. Павел Васильев хватает слова русской народной речи на лету, и вся эта речь нахо­ дится у него в безоговорочном подчинении, он владеет ею самоуправно, даж е — ж есто­ ко, только талант оправдывает это само­ управство, иначе перед нами тотчас и яви­ лась бы грубая стилизация, работа «под на­ род», «под кондового сибирячка». Васильев не боится фольклора и даж е лубка, ничего не боигся в этой стихии. Конечно, Васильев далеко не единствен­ ный в подобном роде. Сходство его с дру­ гими поэтами русского народного языка на­ чинается с того, что для всех них язык наш был не только разговорным, слышанным, но и печатным, поэтическим. Но и различия же между ними, индиви­ дуальность каждого, индивидуальность того ж е Васильева была возможна опять-таки лиш ь в тех пределах, которые этот язык сам по себе допускает. Уже не однаж ды было замечено, что как только Васильев начинает говорить о чем-то совершенно новом, о чем надо сказать впер­ вые,— о своем современнике-строителе Тур- ксиба, о первом совхозе в казачьей станице Ч ерлак, о новых идеях,— он то и дело ста­ новится немощным, блеклым, язык его на­ чинает напоминать статью из газеты Конечно, беда эта была и есть не только у него одного, но в нем она проявилась ра­ зительно. И дело тут опять-таки в том, что та речь, которой он владел в совершенстве, народная речь, как бы мы ее ни любили и ни преклонялись перед ней, сама по себе не перестает от этого быть относительно консервативной, неспособной сразу ж е схва­ тить и сразу же вы разить какую -то неожи­ данную для нее новизну мира. Когда-ни­ будь нынешнюю спорную, неясную пробле­ му или образ она не то что назовет — окре­ стит метко и своеобразно одним каким-то словом, одной пословицей или шуточным выраж ением. Но для этого необходимы го­ ды Опытом своих современников Васильев пренебрегал. М аяковского для него как будто и не существовало. Н апрасно критик К. Зелинский ставит е ю и рядом с Есениным. Против этого воз­ раж ал уж е А. М акарор, во зраж ал до ста­ точно убедительно. Хотя однаж ды П авел Васильев прямо декларировал свою привязанность к Д ем ья­ ну Бедному, но декларация эта опять-таки не подтверждается его творчеством, на чго снова указы вал М акаров. З а то она характерна для В асильева хо­ тя бы такими строками: Сколько струн в великом Мужичьем сердце каждого стиха! Васильева роднит с поэтами прошлого и с его современниками сама первооснова, сама народность его поэзии. А дальш е даж е среди поэтов Васильев был поэтом на ред­ кость безбожным, и тоже на редкость — первозданным. Наверное, Васильеву было бы нетрудно стать «не хуже других», но он предпочи­ тал это вполне реальное, вполне достижи­ мое и вполне устраивающее многих других исполнение — своему собственному голосу, д аж е там, где голос его срывался, где он не обладал еще качествами, необходимыми для того, чтобы взять намеченные высоты, где он был слышен едва ли не одному ему. Долж но быть, временами были и самому поэту присущи некоторые сомнения, видимо, не было и ему бесповоротно чуждым «про­ грессивное отступление» со своей слишком уж неприступной позиции. Может быть, и он понимал, что далеко не все, что он видел, и как бы остро он все виденное ни ощу­ щ ал,— доступно изобразительным средст­ вам, которыми он овладел, и даж е самому духу его поэзии. На такую догадку наводит одно из сти­ хотворений Васильева — «Быть мастером»: Мню я быть мастером, затосковав о трудной работе. Чтоб останавливать мрамора гиблый разбег и крушенье, Лить жеребцов из бронзы гудящей с ноздрями, как розы, И быков, у которых вздыхают острые ребра. Веки тяжелые каменных женщин не дают мне покоя. Губы у женщин тех молчаливы, задумчивы и ничего не расскажут, Дйй мне больше недуга этого, жизнь,— я не хочу утоленья, Ж аж ды мне дай и уменья в искусной этой работе. Быки, женщины, жеребцы — каменные и бронзовые... Натюрморт подлинно Василь­ евский. И ноздри, как розы,— это тоже его кисть. Но уже сам гекзаметр, сама тоска по иным поэзиям невольно наводят и на до­ гадки, и на размышления. Не так уж прост и другой вопрос: об историзме творчества Васильева. Преж де всего, даж е по формальному признаку все произведения Васильева о граж данской войне и годах, непосредствен­ но предшествующих ей,— вряд ли можно считать для него самого подлинно истори­ ческими. Более отдаленных событий он, по существу, и не брал совсем, эти же были для него событиями пятнадцатилетней или только чуть большей давности. П равда, во время гражданской войны поэту было около десяти лет, но, в иных случаях, это очень серьезный возраст. Человек, который в четырнадцать-пят- надцать лет писал уж е довольно зрелые стихи, в восемнадцать «Песню о гибели казачьего войска», конечно же, обл а­ дал способностью даж е в самом раннем детстве как-то видеть события, обладал па