Сибирские огни, 1966, №6

И недаром белыми руками Ты мне крепко шею обняла..ч Либо нечто совсем противоположное: Д евка расписная, Д ура в лентах, серьгах и шелках! «Хозяин» Деров в поэме «Соляной бунт»: ...В красных сапожках, Н а деревянных гнутых ногах, В облачных самовар. 1 ых парах Бьет ладонью о крытый стол, Бьег каблуками в крашеный пол, Рвет с размаху расшитый ворот К чертовой матери!.. Хозяйство у Д ерова тоже необыкновен­ ное: Сена наметано до небес. Спят в ларях Проливные дожди овса. Метится в самое небо Оглобель лес. И гудят на бочках Ж елезные пояса. И коровы — в хозяина: Устлан травой Коровий рай. Окружены их загоны Долгим ревом. Молоко по вымям их Бьет через край. Ходят они по землям Ковровым. Провожает в кровавый поход казачье войско поп. Конечно же, это не какой-то там попик, это — фигура: Сажень росту, парчовые плечи. Бычий глаз. Борода до пупа. Поп отличный. Хороший поп. Нет второго Такого в мире. Пока что — здесь персонажи «мирного времени». Что же и говорить, когда они вступают в рубку, когда речь идет либо о жизни, либо о смерти — и третьего им не дано?! Люди у Васильева всякие — диковатые, ж адные и алчные, жестокие и свирепые, благородные и увлеченные, нет только среди них людей пустячных, безликих, двойных и тройных. Люди, у которых даж е внешность полностью соответствует их внутреннему складу Уход от борьбы у них — это уход из жизни. Человек живет у Васильева таким, какой он есть, и так, как он живет,— либо не живет никак. Мы привыкли, что такого рода былин­ ная сила еще сто лет назад воспринималась именно как былина, как «Песня о купце К а­ лашникове». Между тем, у Васильева сила — это «мы», это «наше» — наше время, наше на­ циональное, наше историческое и, наконец, наше любимое, которое поэт умеет показать нам объемно, в ярких подробностях, в под­ линнике, а не в копии с копии. Об этом подлиннике как-то невольно вспоминаешь, когда страницу за страницей перелистываешь иной раз стихи слишком уж инфантильные, мелодраматические и как будто даж е ставящие самим себе в заслугу и свой мелодраматизм, и свою инфантиль­ ность. Потому, наверное, и хочется к подлин­ нику еще раз вернуться, рассмотреть его подробнее и благожелательнее. Сила у Васильева, конечно, несколько хвастлива... Но ведь это же — правда, она такая и есть, она неизменно чувствует себя не только в том, чего уже достигла, в чем уж е четко и ясно зафиксирована, но и в своей собственной уверенности, в своем желании сделать еще больше — дайте ей только срок! У нее есть, конечно, и слабости — она наивна и самоуверенна, не ставит самой се­ бе в упрек необдуманных поступков — и эти ощущения мы из поэзии Васильева то­ же выносим. Что поделаешь — в абсолют­ но идеальном виде ничто не существует. Она и в самом деле изображ ена почти натуралистически, но что же составляет т а ­ кое «почти»? «Почти» — это точность, с которой ж и­ вописует поэт, а подлинно поэтическая точность — антипод точности натурали­ стической. Н атурализм не ищет «говорящей» детали, он тщетно хочет сказать все обо всем, «все как есть», для него все детали равны и правомочны. И вот именно тонкость и безошибочность наблюдений, избранность деталей, перево­ дит и в самом деле такое близкое к нату­ рализму качество человеческого характера и физическое качество человека, как его сила,— в плоскость реализма. Сильные люди Васильева — именно и прежде всего — обладаю т силой, как так о ­ вой. Это не сила интриганства и коварства, не сила власти и властолюбия, не сила не­ ких чар или обстоятельств, а то качество, которое существует само по себе, и его есть за что воспевать, им не только возможно, но и следует любоваться, его есть все осно­ вания оберегать от его же собственных слабостей и всяческих напастей, перед ко­ торыми оно ничуть не сильнее других «тон­ ких» качеств человека. ,.р и определенных обстоятельствах с ним приходится вступать в борьбу, то есть приходится меряться си­ лами. И в социальной борьбе побеждает у не­ го только подлинно сильный, побеждает безоговорочно, в открытой схватке. Здесь сила, пожалуй, больше всего и обретает са ­ мое себя У Васильева, безусловно, наличествует и сила дикая, варварская, бесчеловечная. Возникает «Соляной бунт», и вот — сцена зверской расправы, картину которой автор как будто не только пишет, но и сам под­ дается ей, ее патологии Вот здесь уже — и натурализм, уж е повод для того, чтобы «классифицировать» автора. Но повод, даж е отнюдь небезоснователь­ ный,— еще не вывод...