Сибирские огни, 1966, №4

Яков весь так и напрягся, вспомнив, как унизил и оскорбил его однажды Асмолов. — Ты театр любишь? Яков неопределенно пожал плечами. — Спектакли смотреть люблю. — А ты никогда не думал стать актером? Огорошенный Яков, ничего не понимая, мрачновато буркнул: —• Какой из меня актер! — Прочитай мне что-нибудь! Стихотворение, басню... Голос Сарматова звучал дружески и явно искренне. Яков почувст­ вовал облегчение и перестал ершиться. — Нет-нет, что вы! — уже мягче проговорил он. Режиссер настаивал, но Яков решительно отказался. — А ты все-таки готовься сдавать в театральное училище, Я препо­ даю там... Есть в тебе что-то. Он вышел из-за стола. Яков тоже поднялся. — Знаешь, как писал о театре Белинский? «Идите в театр, живите в театре, умрите в театре!» Подумай.— Он застегнул его пиджак на пуговицу.— Подумай! — смахнул с груди Якова невидимую пылинку... Этот разговор взбудоражил Якова. Он представлял себя то на сцене, то в пароходной рубке, видел то театр с его пестрой жизнью, то величавые извивы Оби. И чувствовал, что все-таки душе его ближе эта вспыхивающая на солнце река, эти синеющие таежные просторы, куда уплывал его белый теплоход. Театр рядом с жизнью был для него тдким же, как лепные стены бутафорского дома рядом с настоящим зданием. Нет, видно, не билась в нем актерская жилка. И все-таки театр манил. И все-таки... Июнь — месяц большого света, месяц длинных-предлинных дней, разгороженных коротенькими, как черточки, душными ночами. В Новосибирске, как и везде, сначала зацветает черемуха. Она еще сыплет по ветру лепестковую метель, а ей на смену уже идут сирень и яблони. Снова всюду плывут в садиках и дворах белые облачка. Едва они отдадут свой цвет ветрам, как зацветают тополя, взвеива- ют пух над городом, зачем-то напоминая о снеге. А в этой пуховой метели загораются огни на кустах шиповника. Ветерок сметает в канавы, к заборам алые лепестки, запутавшиеся в прозрачных комках тополевого пуха... В это утро актеры уплывали в Барнаул . Яков отправился на пристань пораньше. Хотя еще пять утра и солнца нет, но уже совсем светло. Странно выглядит большой город на рассвете. Пустынны бульва ­ ры, улицы, проспекты, где обыкновенно кипит шумный поток людей и машин. Деревья замерли. Лист не шелохнется. На весь город звучит только шум проходящих поездов. Они далеко, но такая стоит тишина, что они будто проносятся рядом. Куда? И еще удивительное заметил Яков: с ним заговорили здания. В суете и грохоте они сливались друг с другом, были незаметными. А сейчас, в тишине и пустынности, выступили вперед, и Яков впервые разглядел их форму, оценил их лица. И вообще выступало вперед все, что украшало город. Оказались красивыми стеклянные восьмигранники книжных киосков; наполовину