Сибирские огни, 1966, №4
было весь день проторчать в физкультурном техникуме, где она рабо тала ; чем хотя бы час заниматься уборкой квартиры. Она убирала ее только в воскресенье. Но уже в понедельник в комнатах снова был ералаш. И от кухни мать отказалась, каждый обедал в столовой. И лишь завтракали и ужинали дома. Но тоже по-своему. Проснется отец, умоется, отломит кусок колбасы, кусок хлеба и, стоя в кухне, съест их, запивая кефиром прямо из бутылки, чтобы не мыть потом стакан. Довольный, он уходит на работу. После него поднимается мать и проделывает то же самое. А потом очередь доходит и до Борьки. Босой, в одних трусах, про шлепает на кухню, с треском ломанет палку копченой колбасы, отхва тит кусок черствого хлеба и шлепает обратно. Снова завалится в ко рыто хрустящей, шаткой раскладушки и, просматривая учебник, знай себе, вонзает зубы в колбасную палку. Шкурку он не сдирал, говорил, что с ней вкуснее. Также в доме были уверены, что еда кусками гораздо вкуснее, чем нарезанная. Жили здесь люди явно безалаберные, а вот Якову среди них всегда было уютно. Наверное, потому, что встречали его здесь просто и ду шевно. Приди к ним и живи хоть неделю — ничего не скажут, не уди вятся, а угостить всегда угостят по-своему: «Шагай, парень, в кухню, там в коробке от телевизора колбаса есть — пожуй!» Потирая замерзшие руки, Яков прошел в Борькину комнату. И уди вился. Сегодня здесь царил порядок. Пол, местами облупленный, был вымыт. Книги аккуратно уложены на этажерку. Стулья занимали свои места. Раскладушка была заправлена так тщательно, словно над ней колдовала девчонка. Кнопками прикреплен к столу новенький плакат белой изнанкой вверх. На ней смутно проступала рыжая корова и зе леное поле. В открытую форточку, как в трубу, валил белым дымом морозный воздух. Борис умылся, оделся, причесал мокрые волосы. — Ну, как выгляжу? — хвастливо спросил он, поправляя ворот синего свитера с бегущим оленем на груди и прижимая непокорные з а витушки на висках. — Спрашиваешь! — Надоела , понимаешь, эта берлога! — воскликнул он.— Придет ся взять в работу своих папашу-мамашу! Распустились! Самим уже по сорок, а все живут, как студенты! — разорялся Борька, украдкой по глядывая на Якова. Тот рассеянно улыбался. Захлопнул форточку. — До старости шайбу гоняют! А щи — Пушкин вари? Я стал до машнюю стенгазету выпускать: «Ударим по разгильдяйству!» Борька притащил лист картона, залепленный карикатурами. Пере довица называлась: «Домашний очаг — очаг неразберихи». Борис сразу же понял, что Яков пришел не зря. Но выжидал: из Порошина и палкой ничего не выбьешь, если он сам не захочет ска зать . «Сразу видно: не в своей тарелке. И даже будто вином от него попахивает. Нужно быть осторожным Чуть заметит, что я слежу за ним,— и конец, зубы не разожмет». И Борис делал вид, что увлечен сейчас карикатурами. Вот отец — маленький, сухонький — мечется по комнате в одном ботинке, ищет второй, сдвинул всю мебель в кучу. Вот сладко почивает мамаша , длинная-длинная. Она в свое время
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2