Сибирские огни, 1966, №4

лые глазки, семенящие, тонкие ножки, порхающие движения, щебечу­ щий голосок, пестрое, как оперение, платьице. — Ирина, ты посмотри, что он намалевал на лице! — крикнула Нона. И обе они принялись хохотать. Яков, чувствуя себя нелепым, переминался с ноги на ногу и тоже смеялся, глупо и растерянно, а в душе проклинал Колодцева. Нона была уже загримирована, одета в пышное белое платье. В ее черных волосах сверкали нити жемчуга. Нона усадила Якова в свое кресло перед большим зеркалом на сто­ лике. Чего только тут не было: грим, пудра, духи, всякие кремы, пуховки, конфеты, кольца, бусы, бумажная роза, свитки с сургучными печатями и д аже деревянный посеребренный кинжал. — Мажь лицо вазелином,— распорядилась Нона. Яков покорно обляпал лицо вазелином, размазал розовый, черный и красный грим. — Соскреби эту кашу,— приказала Нона, подавая пластмассовый нож для разрезания книг. Яков торопливо сгребал со щек грязь, вытирал нож о комок ваты. Старательно протер лицо. — Клади чуть-чуть тон загара ,— пальцы Ноны коснулись его лба, носа, щек, подбородка, оставляя пятна грима. Яков обмер, закрыл глаза. Потом, приотрыв их, посмотрел на близкое лицо графини Дианы, на ее прекрасные руки, которые трогали его лицо и голову. — Растушуй,— услышал он низкий голос.— Ровнее, тоньше, своди грим на нет, чтобы не было маски. Теперь чуть-чуть подрумяним губы,— ее палец, еле касаясь, прошелся по его губам. З ап а х грима, пудры, платья обдавал его лицо. Ноздри задрожали, и ему на миг показалось, что он схватил Нонины руки. Он испугался, дернулся. — Ну, вот и все,— сказала она, чуть отступая в сторону и оценивая свою работу. Яков тяжело поднялся, д аж е не взглянув на себя в зеркало. — Ирина! Ты посмотри, какой он красавец! — с гордостью вооклик- нула Нона .— Прямо огурчик! Ну, иди, сражайся за меня, рыцарь мой! Плохо соображая , Яков вышел из гримировочной. — Ох, Нонка, ты и тщеславная ,— проговорила «птичка божия».— Любишь нравиться! Тебе все равно кому — лишь бы нравиться. Лишь бы бегали за тобой. Нона беспечно засмеялась . — А кто не любит нравиться? — спросила она. — Но у тебя это прямо какая-то страсть! Ты, холера, сама в себя влюблена! Тебя хлебом не корми, лишь бы ты чувствовала, что от тебя кто-то дуреет. Перед началом спектакля Дубровин показал Якову, где ему стоять и что делать. Эх, если бы мама увидела его на сцене! Она очень любила театр. Бывало , она к спектаклю готовилась уже с утра, гладила платье, делала прическу и была какая-то просветленная. Она горько плакала в драматических местах, переживала за героев, а потом несколько дней говорила с Яковом о спектакле, рассказывала о нем соседкам. Яков вздохнул. — Что, уже играют мыслишки о славе? — Шорников хохотнул.— Народный артист Яков Порошин!