Сибирские огни, 1966, №3

врть нонче, говорю, недосуг... А делай что велю — в накладе не оста­ нешься. — Сделаю обязательно, Накентий Харлампыч... Пущай Мань- ка записывается в касамол... Пущай Оно и верно — они нынче власть взяли. А фулигана, что ворота вымазал,— дознаюсь — все одно приши­ бу с бердана!.. Энто уж как хошь, а будет по-моему!.. — Вали! — ухмыльнулся Седых.— Только не будь дураком... Щен­ ка, ежели пришибить, и то во дворе своем не стреляют, а на реку: кирпи­ чину на шею и — бултых... Понял? Ну, я пошел... Иннокентий Харлампиевич шел по улице, облизывая тонкие губы и легонько посмеиваясь в пегую бороду. Славно вышло! Первое дело: давно было нужно иметь и в комсомольской ячейке своего человека. Парня туда совать нельзя — живо свихнут мозги набекрень, и получит­ ся, что назначил «шпиёном», а высидел врага себе же... Ино дело девка. Девка, что овца, хоть и в чужом стаде походит, а от своей кошары не отобьется... Второе: комсомольцам «авторитету» прибавится: дескать, всех потаскух подбирают... Дудычеву Катюху снасильничали парни «помочью» — куда от стыда податься? В комсомол. Там приняли Кать­ ку. Там— добрые. Им лихая девкина слава нипочем, наплевать!.. Верку Рожкову, брошенку порченую, куда? Опеть же в комсомол!.. Теперь эту, ославленную, дегтем мазанную... Они возьмут. Им сейчас только давай народу! А молодой народишко, сыны да дочки самостоятельных хозяев, не шибко в комсомол проклятый идет. Все гольтепа, самая что ни на есть искони презираемая сельская рвань... Иннокентий Харлампиевич долго еще ходил по дворам. Разговор со всеми избранными был один: — Вези хлеб, сколь назначат. Для виду маленько покочевряжься... А вези бесперечь! Посля съездишь на баржу к Крестьянычу...'Там спи­ сок будет... Все в обрат получишь. Однако в иных домах, значившихся в ревкомовских списках под рубрикой «середние», Иннокентий Харлампиевич не обещал возмеще­ ния из таинственных запасов у некоего Крестьяныча. «Середним» Седых говорил тоже: — Вези. Точно знаю, не повезешь— все дотла продотрядчики по­ грабят. — Как жить-то будем, что сеять?.. — грустил «середний». — А энто ты спроси у комбедчиков али в ячейке,— Иннокентий Харлампиевич улыбался загадочно и непонятно.— Там разъяснят,— и уходил, оставив мужика в полном смятении. Вечером на сельском собрании ревком объявил список подушной раскладки на сдачу хлеба. Против фамилии Седых стояло: «середняк» и цифра «10». Список зачитали до конца, и наступило молчание. Тогда Иннокен­ тий Харлампиевич вышел к столу, за которым восседали ревкомовцы, сорвал с головы свою неизменную папаху солдатского искусственного смушка, образца тысяча девятьсот первого года, шмякнул ее об пол и поднял руки кверху, на манер человека, которого грабят. Но лицо Иннокентия Харлампиевича было светлым, преисполнен­ ным неистовой радости. — Пятнадцать! — крикнул Седых в зал.— Не десять, а пятнадцать жертвую на обчее дело! Ничего не жаль мне для нашей дорогой власти, для рабочего классу, для Красной, нашей родной, Армии!.. Как я сам крестьянин-пролетарий и бывший армеец-партизан!.. Ничего, братаны