Сибирские огни, 1966, №3

ском отряде совсем Николай от рук отцовских отбился, а после колча­ ковщины вдруг записался... в партию, думаете? Нет, Николай Седых тоже не лыком шит — в православие подался Никола. Была семья Седых древнего кержачьего тапка, и вдруг такое — перешел старший сын, большак, к православным! Николай по ночам думает: надо бы и в партию, да время нестой­ кое, беспокойное. Всюду разговоры о японцах... А хорошо бы в пар­ тию— снова наган на поясе носить, как в отряде, и портфель купить брезентовый, речи говорить... и не пахать, не сеять, а ямщину гонять. Партийный ямщик — такое чего-то стоит. Коммуна здешняя Николаю не в пример. Хотят работать — их де­ ло. Нет, Николай в партии не стал бы надрываться на пахоте: для него и глотки хватило бы. Надо только отделаться от папаши, но тот, ста-, рый черт, и слышать не хочет о выделе сына-большака. Да и жена, Дашка, возражает... Приклеилась к старику. Уж все ли у них благопо­ лучно? Отец-то могуч, здоровущ — такому прямой путь в снохачи. Черт их знает!.. Нет, с партией надо годок подождать... И поп Раев говорит: «я сам — в душе давно коммунист, как наш излюбленный Иисус Хрис­ тос, но... погодить надо». Умно, толково. Погодить. Вдруг — японцы и новый адмирал? По Николаю, выходило, что «прыгать надо соразмерно с ногами». Вот батя-то, сволочь старая, все вприпрыжку живет. Знает, где прыг-, путь, когда и куда... Поживем — поглядим, поучимся: чо к чему. Домашние, узнав о намерении Иннокентия Харлампиевича съез­ дить в город, гадали: какая нелегкая несет в таку-то пору? Диви бы дома соли не было, сахару, аль еще чего, а то дом — полная чаша. Всего припасенного и за год дюжиной ртов не выхлебаешь. И подарки пасхальные домашним и шабрам-соседям старик давно уже купил тайно. Зачем черт несет, в самую-то распутицу?.. Но спрашивать — боязно. В домашности был Иннокентий Харлампиевич крут, самовластен и вопросов не любил. До седых волос доездил ямщик, взрослых детей заимел, а все еще был шибко охоч до матерщины и скор на руку — тя­ желую, бугристую, с рыжей щетинной порослью на узловатых пальцах, навсегда пропахших дегтем и кожей. Впрочем, вечером перед отъездом, глава семьи несколько прояснил свои намерения: — Если из волревкома будут приходить, аль там ячеишные — велю сказать: к брату Немподисту поехал. Отвезти мучки решил. Праздника для... Хоша и кумунист, а все свой, кровник... Надо братнино брюхо побаловать...— и, поглаживая сивую бороду, приказал снохе: — Ты, Да- шутка, нагреби из расходного ларя полкуля сеянки... — Оголодал, поди, твой Немподист! Они, куммунисты-то, в три горла жрут,— начала было язвить жена Ильинична, но, увидав, что муж уставился на висевшую в простенке бурятскую нагайку с серебряным черенком, мгновенно осеклась и вполне миролюбиво закончила: — И то, конешно... под городом-то мучкой не шибко разживешься... все сожрала куммуна проклятая... — Поговори еще! — крикнул Иннокентий Харлампиевич, снимая нагайку. Старуха уже совсем ласково и покорно спросила: — Може, подорожничков испекчи, Кешенька?.. Долго проездишь? — Не твоего ума дело;— вешая плетку на место, буркнул старик,— пеки. Чтобы до света было!..— и перевел взор на Николая: — А ты, Его- ва православная, коня утресь заложи в санки. В розвальнях поеду...