Сибирские огни, 1966, №3

движение. И кнут уже не заплетался, вы­ стреливал раз за разом. Поднимались, пошатываясь, коровы, Улыбка сходила с лиц женщин. Эта сцена дает тон фильму. В ней — истоки будущих побед Трубникова и того восхищения, каким прониклась к нему опе­ раторская камера, любования кнутом и матерными руладами, пронизывающего картину. Чем же подействовал Егор на колхоз­ ниц, чем пленил режиссера? Своей волей, жестокой и целенаправлен­ ной. % Человек пришел не шутки шутить, дело делать. Еще не ясно — как он его будет делать, кого ради. Н о железное упорство, с каким Егор щелкал и щелкал кнутом, за­ ставляя полудохлых коров вставать на ноги, обещало несчастным женщинам нечто еще не известное (хуже не будет). Стре­ ляющий кнут убеждал авторов в силе и не­ заурядности Егора, в умении завоевывать людей не словами, но активным действием. М ожно понять писателя и режиссёра — им, вероятно, приелись чрезмерно слово- бхотливые герои, гораздые митинговать по любому поводу, направо и налево, суля златые горы. И х Егор, помимо прочего,— реакция на такого говоруна. Понять все это можно, однако прини­ мать вряд ли стоит. Ибо сцена в коровни­ ке, свистящий кнут в руке Егора символич- ны. Пастушеский кнут — сильнейший довод и для коров и для доярок. Нет, не единым кнутом покоряет пред­ седатель. Почти всякий его разговор, вся­ кое общение состоят из двух фаз: сперва Егор дружески крутит за пуговицу, потом хватает за грудки. Иногда наоборот. Но и за пуговицу и за грудки опять-таки ради дела, лишь ради него. Он и директо­ ру М Т С готов «морду в кровь бить». Лет пятнадцать — двадцать назад та­ ких, будь то директор, командир, секретарь обкома, величали «хозяин». Егор Трубников тоже хозяин в тогдашнем именно смыс­ ле — рачительный, твердый, самовластный. Его отношения с людьми — отношения хо­ зяина с подчиненными, лишенными прав, голоса и лица. (Потому, между прочим, столь отталкивающи помпезные похороны Прасковьи, венчающие картину: эти флаги, оркестр, торжественное шествие, эти круп­ ные слезы на щеках Егора, не отдающего — как и создатели фильма — себе отчет в органической фальши и кощунственной показухе происходящего...). Трубников даже не пытается играть в колхозную демократию (слишком для того прям и занят). Когда ему потребовался ста­ рик Игнатий Захарович — давал бы толко­ вые советы, на райземотдел надежды мало,— он не скупился Йи на ругань, ни на подачки, избу сулил. И Игнат Захарович, беззаботным «слепцом» бродивший по селам, через пять минут, как и все, проникается безгра­ ничным доверием к Трубникову. Ем у прощают и грубость, и жестокость,, и нрав крутой. Лишь бы не покидал, лишь бы накормил. Колхозники стеной становят­ ся за своего председателя, когда Клягин пытается заменить его покладистым чинов­ ником Раменковым... Д о чего же доведены люди? Д о чего? Фильм демонстрирует это до­ статочно выразительно. Аналогия со ста­ дом, начало которой недвусмысленно поло­ жила сцена с кнутом в коровнике, доводит­ ся до завершения. С мычанием, приставив ко лбу расто­ пыренные пальцы, женщины на коленях ползут к Егору. «— Кто же вы?» — растерявшись, вос­ клицает он. «— Му-у-у — вот мы кто... только комо­ лые...» Впечатление такое, будто трубников­ ское неуважение к женщинам (они живут, по его словам, не иначе как «исторической жизнью») передалось авторам, то более, то менее откровенно любующимся своим героем. И они спешат оправдать его кру­ тое единовластие. «— Я что... не могу себе судьбу выби­ рать?» — спрашивает Нюрка Егора Ивано­ вича, запретившего ей идти в вуз. «— Нет!.. Потому что ты соплячка! П о­ тому что ты сама не знаешь, чего ты хо­ чешь». Вскоре подтверждается: Нюра и впрямь соплячка; не поступи она, как велел Егор Иванович, упустила бы свое счастье. В подобных случаях появляется желание узнать у авторов: а вы бы разрешили так с собой поступать, умилились бы такой отеческой строгости? Почему же у других столь легко отбираете право на свое «я», на собственное достоинство? Почему спешите доказать правоту Егора и неправоту Нюр­ ки? Почему, наконец, вы увидели, почувст­ вовали, передаАи лишь покорность людей чужой воле, но не увидели, не почувство­ вали, не передали протест, неприятие, гнев? Неуж то вы полагаете, будто ничего такого не было, будто колхозники и впрямь с первого дня послу&ной толпой валили за Егором? Аналогичные вопросы хочется подчас задать и авторам некоторых других картин, посвященных общественным явлениям соро­ ковых — пятидесятых годов. В кинемато­ графическом их раскрытии есть и наиболее сложное, самое сложное, сложнейшее — раскрытие народных судеб, народной жизни. Нет, не станем уверять, будто комдив Серпилин, предколхоза Трубников, бывший директор завода Вохминцев и бывший офи­ цер Кочетков — одно, а народ — другое. Они также народ, как Нюрка и Прасковья, и в их судьбах — судьба народная. Но — давайте вдумаемся: разве Серпи­ лин, Николай Григорьевич Вохминцев и Ко­ четков — не варьируют одну и ту же при-» мерно биографию, не представляют один и тот же круг? И испытанию они