Сибирские огни, 1966, №3

Серпилин уверяет жену, что вычеркнул «те годы». Он безупречно честен, но гово­ рит лишь часть правды, ту, которая ему в 1941 году доступна. А вот другую, недо­ ступную, носит в себе как постоянно но­ ющую боль. Вместо тюремной одежонки — на нем генеральский мундир. Но как ни занята боем мысль, она, то и дело, уносится «ту­ да». Сосредоточенный, собранный, он в какие-то минуты словно отсутствует. Ем у возвращено доверие, а он чувствует се­ бя изноем. Он заслужил любовь бойцов и уважение командования, а произносит сло­ ва, которые вряд ли бы произнес кто-ни­ будь другой: «Умереть у всех на глазах я не боюсь, я без вести пропасть не имею права». Это что — тревога за свою репутацию, за свое доброе имя, нйдавно облитое грязью? Безусловно. Но не только. Это — постоянная память о товарищах по несчастью, о людях, кровно необходи­ мых народу, стране. Пропади он без вести, исчезни при не­ ясных обстоятельствах, и его мнимая вина получит косвенное подтверждение, в гла­ зах многих перестанет быть мнимой. «...Я хочу доказать своим примером, что со многими другими, еще оставшими­ ся там, совершена такая же нелепость, ■как и со мной. Именно нелепость!» Боль и надежда вложены Серпилиным в слова «хочу доказать» и неуверенность в слово «нелепость». Он еще не знает, что надо говорить о «преступлении», а не -о «нелепости», еще не знает, что самые сильные доказательства не идут в расчет там, где правят умысел и предвзятость. Поэтому Серпилин для нас вдвойне трагичен — честный человек, ставший жертвой грязных происков, умный человек, оставшийся жертвой иллюзий. Трагизм такой усугубляется объективны­ ми условиями 1941 года, беспощадно пере­ данными в фильме. Батальные кадры — земля и небо вой­ ны — едва лине сильнейшие в «Живых и мертвых», они сняты с тем чувством худо­ жественной подлинности, когда самая же­ стокая, правда обходится без натуралисти­ ческих подробностей, предназначенных по­ трясти зрителя. Сильнее всего впечатляют даже не массовые сцены — отход армии, бегство населения, а сцены малолюдные: полуторка на вымершем шоссе — бомба, и колесо катится по асфальтовой глади; или неравная воздушная дуэль — один про­ тив трех, пяти, семи в бескрайном небе; или большое, сильное тело Мишки Вайн­ штейна, умирающего среди ромашек... Н а ­ родное горе предстает в единичных, част­ ных своих проявлениях, помноженных на­ шим опытом, нашей памятью на сто, на тысячу. Чем зримее масштабы бедствия, тем тя­ желее судьба и роль Серпилина. Он — ■один из тех, кому надлежит повернуть вспять набравшее силу колесо мощнейшей военной машины. Однако ему, как и остальным военачальникам и полководцам, отказано в необходимейшем — в возмож­ ности безбоязненно анализировать войну в ее истоках. Для человека думающего, че­ ловека с высоким сознанием воинской че­ сти эта потребность и деловая,' и этиче­ ская. Армия, отдающая на произвол против­ ника города и села Отчизны, виновата пе­ ред народом, ничего для нее не жалевшим. (Идея ответственности армии в «Живых и мертвых» проводится упорнее, чем в дру­ гих военных картинах). Вина вооружен­ ных сил — вина их руководителей. Ч то же произошло, почему так случилось? Едва представляется случай, Серпилин делится этой, не покидающей его, мыслью. Он находился в нетях, ему что-то неведомо. Н о командующий армией перед войной си­ дел на высоком посту в генштабе... В голо­ се Серпилина чуть не мольба, будто закли­ ная, он обращается к командарму: «Ска­ жи, как вышло, что мы не знали, а если знали, почему не доложили?» И властный генерал,— по его слову идут на бой, на смерть тысячи,— верный друг, не побоявшийся «в глухие стены лбом сту­ чаться», тушуется, робеет, просит о снис­ хождении. Он готов ответить на любой во­ прос, но не на этот. Когда же Серпилин не унимается, командующий армией едва не срывается на крик: «Молчи! Врать не хочу, отвечать не могу». Не напоминает ли «проходная» сиена у командарма разговор с недомолвками Трубникова и ЧерноЬа в «Председателе?» Фильмы, о которых сейчас речь, своего рода исследования сложнейших жизнен­ ных и общественных процессов. Их эмо­ циональная сила немало зависит от того, на какой глубине, с какой? осйовательностью ведется подобный анализ, предполагающий в исследователях страсть и холодную вы­ держку, идейно-духовную зрелость и ж и­ вую непосредственность. Нелегкое, но до крайности нужное дело — нам необходимо заново перечитать недавнее прошлое, не оставляя пропущенных или вымаранных страниц. «Тишина», поставленная В. Басовым по роману Ю. Бондарева и совместно напи­ санному сценарию, повествует о людях, разгромивших германский фашизм, спас­ ших Родину и человечество, а теперь... Николай Григорьевич Вохминцев, ста­ рый большевик, фронтовой политработник, поднят ночью резким звонком, не остав­ ляющим места сомнениям и надеждам. Двое в штатском, но в сапогах — капитан и лейтенант, понятые. Все делается быстро, с четкостью, близкой к автоматизму. Не­ хитрая процедура обыска. Деловито, хо­ лодно, безучастно. Капитан безупречно вежлив, даже вроде сострадает, сдержан­ но одергивая чересчур ретивого помощни­ ка: «Князев». И лейтенант не превышает полномочий, не нарушает инструкцию. Он не прочь дать дружеский совет Сер­ гею — тому надо закончить институт, стать