Сибирские огни, 1966, №3

мягкостью, как больного ребенка, он угова­ ривает маленького летчика не оставаться здесь, не брать винтовку: «Не дам, не дам, дорогой сокол... Куда ты мне, и что это даст! Иди туда. О т самого Слуцка пятимся, каждый день мучаемся, что вы мало летаете. Иди летай, ради бога! Вот все, что от тебя требуется. Остальное сами сделаем». Как ни властна сегодняшняя потреб­ ность, Иванов не позволяет себе жить лишь ею, его не оставляют мысли о войне в целом, о людях. Не кто-нибудь, он выдви­ гает перед командующим план помощи на­ шей группировке, пробивающейся из тыла. А обстановка не ясна; не известно, наши ли это солдаты нащупывают проход или противник подготовил очередную пакость. Командующий резонно предупреждает: воз­ можна провокация. И тут страстный, порывистый Иванов кричит в трубку слова, на первый взгляд — но только на первый,— вроде бы для него «нетипичные»: «Считаюсь с такой возможностью. Но если это наши пробиваются, нельзя же им не помочь. Товарищ командующий! Това­ рищ командующий, если мы не ударим навстречу, это будет самый черный день в моей жизни!» Оставаясь офицером войны, Иванову сказал о ней сегодняшнему зрителю боль-' ше, глубже, серьезнее, нежели его однофа­ милец из. полузабытой уже картины, дол­ женствующей, по идее создателей,, пережить века. И не только о войне. Н о и о йовом во многом для нашего кино понимании героя, героизма, подвига. Сопоставление двух Ивановых настолько само по себе красноречиво, что освобожда­ ет от необходимости его комментировать я позволяет двинуться дальше, так как но­ вому герою нередко уготованы новые испытания. Речь пойдет о фильмах, названия, кото­ рых, пожалуй, чаще других упоминались в статьях и спорах о современном советском кино, звучали в зале, где проходил съезд, учредивший союз кинематографистов: «Живые и мертвые», «Тишина», «Председа­ тель». Это естественно. Чем жив советский кинематограф, как не своей открытой ■гражданственностью, пристальным интере­ сом к самому насущному в народных судь­ бах. Изменяя себе, он терпел поражения, блюдя верность, поднимался до вершин «Броненосца Потемкина», «Чапаева», три­ логии о Максиме, «Встречного», «Машень­ ки», «Мечты», «Баллады о солдате», «Чис­ того неба»... Фильмы-раздумья о времени, о челове­ ке и его месте среди людей отразили почти 50-летний путь нашего государства от пред­ революционных истоков до наших дней, кульминационные пункты развития. Они ближе всего народу, всего нужнее ему. С трибуны съезда были названы цифры зрителей, увидевших три знаменательные картины нашего времени. Цифры эти сто­ ят того, чтобы их назвать и .подумать. о них: две серии «Тишины» — 6Q.121,. .тысяча, две серии «Живых и Мертвых» — 81.761 ты-, сяча, две серии «Председателя» только за шесть месяцев — 58.700 тысяч. Такую аудиторию они собрали прежде всего потому, что стремились разобраться в сложнейших явлениях времени. Стремление такое заложено в лите­ ратурной основе картин — в их сценариях, написанных талантливыми писателями Ю. Бондаревым, К. Симоновым, Ю. Н а ­ гибиным. Это — принципиально важная основа. Она— хочется верить — кладет конец пренебрежению к писателю, пришед­ шему в кино, к его труду. Съезд прямо и недвусмысленно сказал о значении сценария. И мы в нашем разговоре не можем игнори­ ровать сценаристов, не замечать, что мно­ гие особенности картин бррут свое начало на страницах литературного сценария. По, крайней мере можно не сомневаться: пер­ вотолчок к постижению знаменательных конфликтов и' противоречий времени дали писатели. В этих фильмах, разнящихся содержа­ нием, местом и временем действия, кинема­ тографической стилистикой, неизменно присутствует общая для них тема. Иногда она оказывается в центре, иногда — на пе­ риферии, иногда определяет главное в сю­ жетном развитии, иногда пробивается боко­ вой ветвью... Страна строила города и заводы, маши­ на оттесняла кирку, лопату и молоток. На полях, ставших колхозными, лошаден­ ки шарахались от тракторов и комбайнов, Вымечтанная, выстраданная новь под­ ступала к городским окраинам, к околи­ цам деревень. Но, бесконечно обнадежи­ вающая, она омрачалась тем тяжким и го­ рестным, что нес с собой культ лично­ сти;— едва не «непременным слагаемым», приплюсовывающимся к жизни. «Живые и мертвые» — война плюс «непременное слагаемое». «Тишина» — ста­ новление вернувшихся с фронта ребят плюс «непременное слагаемое». «Председа­ тель» — разоренная деревня послевоенной поры плюс все то же «слагаемое»... Все три фильма, рожденные15 раздумья­ ми о четвертьвековом пути наших людей, нашего общества, не смели, не могли мино­ вать это горестное «слагаемое», не могли не отозваться на великий поворот, закреп­ ленный X X съездом партии. И при самом критическом отношении» при самом придирчивом взгляде первое непосредственное чувство, вызываемое фильмами,— благодарность к их авторам. Они довели откровенный разговор, стремясь во всем честно разобраться. Они вырази- *ли — в силу своих возможностей и своего разумения — общественную потребность времени. Рецензенты упрекали Ю. Нагибина и А. Салтыкова за включение в «Председа­ теля» Кочеткова, с его лагерной историей Мол, тге обязательна, мол, привесок.