Сибирские огни, 1966, №3

невозможного положения, хотя бы на этот день, с талантливостью истинно русского человека найти выход. Иван в достаточной степени был неуживчив, непокладист, и ладить могли с ним только те, кто сдавался совершенно на его милость. Тогда он был добр и великодушен. Как-то в лесу Иван набрел на бродяжку, очевидно, неопытного в новом деле. Это был совсем юноща еще. Небольшого роста, с глазами, в которых светилась чисто еще детская просьба пожалеть, приласкать. Из расспросов оказалось, что бродяжка называется Петром, бежал из рудников восточной Сибири, совсем отощал без пищи и второй день уже не может выбиться на дорогу, заблудившие^ в тайге. — Эх, паря, не за свое ты дело, вижу я, взялся,— сказал ему Иван. Но так как сердце Ивана было жалостливое, и товарищ, очевидно, был вперед покорен его воле, то дело и сладилось между ними в том смысле, что Иван принял Петра в товарищи к себе. Правда, Иван ни­ когда не мог отделаться от некоторого презрения к бессилью своего приятеля, но это презрение было в то же время исполнено и иных чувств., Они шатались в тайге, охотились на медведей, продавая их шкуры и съедая мясо, причем хозяйственной частью занимался больше Петр. .,На работы к крестьянам они не ходили и в случае крайности предпочи­ тали работе грабеж, разбой. — Пес с ними,— говорил Иван про крестьян,— и с работой дырявой на ихнюю прорву: и работать не стану и милостыню просить не буду. Силой же отыму, что надо. , Иван даже зиму умудрялся жить в тайге. Новый товарищ его тоже изъявил согласие на такую жизнь. Пока о зиме рано еще было думать. Весна только начиналась, а с 'ней начиналась и жизнь в тайге. Там, высоко наверху, как море в бурю, бушевала тайга, а внизу все было тихо, и солнечные лучи неподвижно играли на сырой земле, на гнилых пнях, на зеленой мураве. В непод­ вижном воздухе чувствовался настой тепла (?), ароматов. Сверху мяг­ ко и нежно доносился шум, а кругом было тихо, так тихо, что если сучок треснет или шишка треснет, то звонким эхом далеко-далеко разносится. Там стройная ель ушла в небо, здесь сосна в погоню за нею изогнула свои желтые пышные сучья, словно человек заломил руки и замер в не­ подвижной позе. А на лужайке несколько зеленых кедров, могучих и красивых, поднялись выше всего леса, а вокруг них, как дети, молодые кедры, так же пышно и красиво растут, догоняя отцов. Тут же и Иван с Петром устроили свое хозяйство: печку излаДили, шатер. Вот пышнуй кедр, будут и лакомство, и работа, и доход.1 Иван жалел Петра. И если при переноске мяса убитого медведя работа падала почти целиком на Ивана, то на стану работал Петр. Он умел и мясо зажарить, и похлебку сварить, и даже в излаженной Ива- ч ном печурке умудрялся печь пироги. И все это делалось тихо, покорно, легко и никогда не считался лишний труд: Иван спит, а Петр подбрасы­ вает сучьев в костер. Чем сердитее Иван, тем мягче и покорнее Петр. Так жили они, когда однажды, в самом начале весны, при охоте на медведя, Петра медведь помял до того, что Петр сперва обеспамятел, а затем разболелся до того, что на несколько дней потерял сознание. Тогда Ивану открылось всё Петр оказался женщиной. Иван совершенно растерялся. Сперва он надеялся, что товарищ по­ правился, и Иван ломал голову, как ему быть (...). 1 Отрывок от слов «Они шатались в тайге» до — «и доход» в рукописи самостоя­ телен, здесь два варианта соединены предположительно для удобства восприятия как» по замыслу писателя, нечто цельное.