Сибирские огни, 1966, №2

12 о к т я б р я . Володя, кажется, презирает меня. А мне и так тяжко. Я чувствую к нему симпатию. Что-то мне в нем дорого, что-то роднит с ним. Может быть, вот эта излишняя доверчивость или почти наивная вера во все доброе. Не знаю, что отталкивает от меня Володю, какие стороны моего внутреннего ми­ ра он не принимает? Наши отношения с ним не идут дальше чисто деловых контактов, дальше отношений товарищей по'перу. Спор наш так ничем и не закончился. — В общем, твои Горчаковы вот так не сшибутся,— кричал он,— ни со Столби-) хиным, ни со столбихиными. Они — не борцы. Твое дело, в общем, но я буду писать о* Сажиных. Я бы еще написал вот о той осиротевшей хате, которую бросил какой-то кол­ хозник. Он уехал, но он потому и уехал, что боролся со столбихиными. — Значит, по-твоему, герой — тот, кто способен сшибиться, а потом удирать, да? — возражал я. — Не придирайся! — кричал он. Что написал Володя о Сажиных, я не знаю. Очерк его света не увидел. Ходит он подавленный, со мной не разговаривает, от него часто попахивает водкой. Я чувствую себя в чем-то виноватым. 27 о к т я б р я . Барахтаюсь. Многого не понимаю. Меня частенько бьют за то, что не так толкую жизнь. Среди всех желаний самое сильное — чувствовать локоть то­ варища, коллектив, поддержку. Очевидно, это естественное желание барахтающегося — встать прочно на ноги. И еще более естественное желание— истины, ясности. И, прежде всего, в самом себе. Качесов, определив Горчаковых как примиренцев, посеял во мне сомнения. Нет, они герои! Герои! Герои! Несу редактору новеллу, не сомневаясь, что найду в нем единомышленника... Но увы... Оказывается, на Горчаковых есть еще третья точка зрения. — Пойми, Горчаковы еще ничего не сделали, не достигли ничего. О чем же пи­ сать? — поднял брови редактор. — Можно о благородстве. О благородстве души. Ведь переживали они продажу скотины, и чувство долга оказалось выше... Плакала Катерина,— не очень уверенно перечислял я. — Надо результат труда показывать. И потом обстоятельства, в которых прояв­ ляется это самое благородство... Ты вольно или невольно бросаешь камешки против го-; сударственной политики ограничения частнособственнических интересов. Поскольку ри­ суешь, что поводом-то для проявления благородных чувств был конфликт из-за коровы, которую они, по существу, не должны были держать ни дня, после того, как сошлись. Взгляд редактора сделался очень твердым. — Горчаковы себя ничем не проявили. Как создатели материальных ценностей, они не выше других. Надо писать о подлинных героях. — Вы что имеете в виду, исключительную личность? — спросил я, еще более по­ терявшись. — Нет, зачем же, надо писать о тех, кто дело делает. Самое обычное, но лучше других. О передовиках, о выдающихся людях. Один пашет 7 гектаров, другой— 15. Или возьми ты навозные плиты. Один человек делает 50 штук в день, другой — 200. Вот поезжай и напиши о его секрете, как и что и почему. А главное, его думы, мысли! «В связи с навозными плитами, что ли?» — подумал я, но ничего не сказал. — Навозные плиты три центнера прибавки урожая дают. Это дело стоящее. И не случайно им придается такое большое значение! Понял? — пристально посмотрел на меня редактор. Помолчали. Потом он заговорил о Качесове. В голосе его вдруг послышались нот­ ки дружеского ко мне расположения, и я почувствовал, как что-то скользкое проникает мне в душу. — Ты знаешь, что твой друг антисоветчину прет? — сказал он.— Читал его очерк? — Мы с Качесовым поссорились,— почему-то признался я, будто оправдываясь. Редактор с шумом двинул ящиком стола. — Ведь до чего, сукин сын, договорился! Считает, что этот самый кузнец Сажин,