Сибирские огни, 1965, №12

— С мокрого угла. А вечор матка дурила. Стрелку вертела не на север, а во все стороны указуя,— разъяснял староста. «Так,— соображал я.— Выходит, вчера прошла магнитная буря, раз у них компас заерундил. Это — редкость для летней поры. Любо­ пытно бы взглянуть на «матку». Древняя, верно, штуковина. А название занятное. Я о нем уже слышал». — Во-во, прытко дурила. Сполохи не играли, а она дурила,— з а ­ бормотали старики. — И радуга плясала, веселилась. — И на душе было смутно, а косточки ломило. — Матка? — Старец опустил голову, надолго задумался. И вдруг вскинул глаза, поглядел на нас сокрушительным взглядом. Я до этой секунды не думал, что взгляд человека может быть так вещественен, ощутим. Он словно мазнул нас горячим клеем. Я даже вытер лицо ру­ кавом. Верзилы тоже уставились, уперлись глазами. Особенно один, ка­ кой-то узкоплечий и по-обезьяньи рукастый, с крючковатыми пальцами. Лицо длинное, губа отвисла, а по подбородку белесые волосы пучочка­ ми — словно перья В его сутулой, длиннущей фигуре проступала, чувствовалась ка­ кая-то тупая звериная сила. И когда старец, разглядывая нас, нахмурился, рукастый тотчас шагнул к нам, оглянувшись на него. Тот чуть шевельнул густой бровью, и верзила отступил. Разом. Только зашевелил, заиграл всеми десятью крючьями на руках. А белый старец сверкнул глазами на старосту и погрозил ему блед­ ным, длинным пальцем. — Матка дурит, то непостижимо божья сила проявляется. Божья! А ты сам решаешь, соединяешь несоединимое, своевольничаешь. От гор­ дости это, от гордости. Ох, Мишка, не заносись гордостью. Сатана з а ­ гордился, а куда свалился? Фараон, царь египетский, в море потоп. О-ох, Мишка, не занимайся суемудрием. Помни — киченье губит, сми­ ренье пользует. Смиренье есть богу угожденье. Знаю — о себе печешь­ ся, купилы собираешь. Опомнись, отринь! Мы — странники божьи, ни града, ни веси не имам. А «свое» — это от дьявола, от него, смрадного... О-ох, люди, люди, слабы вы,стали. Клонитесь, как осока ветру, как лоза буре. Где поборники? Где подвижники? Нет их. Меня господь призовет, кто заместо станет? О-ох, горькие времена, горькие. Он потупился, сокрушаясь. — Ох-ох-ох,— застонали, закачались старухи.— Ох-о-оох-хо... горькие времена, горькие... О-ох-хо-хо-ох. Мне опять казалось — сплю или свихнулся. Но вокруг все было реально, плотно, естественно. Рядом — бледный Никола. Вокруг деревья, травы... Где-то кричит одинокий коростель — дерг, дерг, дерг... Среди сосен по-кошачьи орет иволга. И деревья как деревья, мох как мох — шершавый, если пощупать. А у избушки — белый старец. Стонущие, скрипящие старухи, старики. — Чужане пусть живут, пусть... Если пришли, согрешив, как мно­ гие из вас,— отмолят. Молоды — переделаются. Старец оглядел нас дальнозоркими глазами. Задержал взгляд на Николе и подобрел, просветлел лицом, коснулся усов пальцами обеих рук. Распорядился: — Оженить их. Парни здоровые. И господь сказал: «Плодитесь и множитесь»... Свежая кровь... Тому, чернявому (это Николе) выбрать самую красную. Хоть бы Катерину, дщерь Кузнецову. А рыженькому —