Сибирские огни, 1965, №12

Стучит смех, гремит посуда, что-то бурлит. Расплывается вкусный, гу­ стой, наваристый запах. Смутные голоса будят меня. — Вставайте, обед готов,— улыбается хозяйка глазами, лицом, цветастым платьем, шелковой косынкой — всем. Мы садимся за стол, чокаясь, пьем разведенный спирт. Закусываем. Пошли в ход Дарьины грибочки-груздочки, мохнатые и шершавые, с хрусткими песчинками, рыжики, скользкие белянки. На тарелке — селедка крепкого посола, из тех, что и за сто лет не испортится. Дошлые кооператоры везут ее в самые глухие места. Потом едим сытное: мясной суп с желтыми пятнами жира и ло­ сятину. — Ешь от пуза! — орет Яшка и громко рыгает. ...Смех, чоканье, груздочки, ловко увертывающиеся от вилки... В глазах — плывет. Яшка мелет липкую чепуху. И ест, ест, ест... В го­ лове — карусель. Вертятся, плывут Яшкина жующая физиономия, взбухшие губы Дарьи, блестящие глаза Николы. Он молча смотрит на Дарью и жадно пьет. А она — ничего, приятная, эта баба-зверь. — Ваше здоровьице! Она тянет руку через стол. В кулаке — стакан. В нем дрожит, по­ сверкивает спирт. Улыбается. Стараясь держаться прямее, я вихляюсь, роняю ложку, нагибаясь, пытаюсь поймать ее и вижу — тондая нога Николая намертво зажата мощными икрами хозяйки. Как тисками... Я изловил ложку за вертящийся хвост и снова ем. Яшка громко тянет суп через край тарелки, проливает на скатерть густую жижу и бормочет: — Ты мясо не ешь — из него все выварилось. Ты жижу хлебай, жижу, дурак. Оставив тарелку, тянется рукой к Дарье. — А ну тя к ляду,— лениво говорит она. И мне: — Пейте, пейте. И снова льет в стаканы из брюхатого зеленого графинчика. Яшка пьет и, разинув пасть, ревет: «Из-за леса, леса темненького...» Подни­ мается: «Эх бы, сплясать». Никола достает и заводит свой крохотный, портативный патефон- чик — он носит его и штук пять пластинок всегда: для создания обста­ новки. (Сам он не поет, не играет — слуха нет). ■Скрежет, хрип, людоедская мелодия... Гремят там-тамы... Воют певцы. Кто-то невидимый выбивает ногами ломающиеся ритмы. А здесь пляшет Яшка, вскидывает ноги и налетает то на стол, то на стулья. Грохает ножищами, крутит вихри подолом юбки баба-зверь. Налегает на ручку патефона Николай. Липнут к стеклам рыжими носами, заглядывают в окна остроухие собачьи морды. — Ох!-Ох!-Ох!-Ох! Дом ходит ходуном. Скрипят половицы. На столе разговаривает посуда. — Ах!-Ах!-Ах!-Ах! Яшка путается ногами, шлепается на пол — врастяжку. Мелким бесом скачет Никола. Ноги мои топчутся не в лад. Я смеюсь и говорю им: — Смирно! Стойте, ноги. Вы слышите? / — Гы-гы-гы! — ржет Яшка. Патефон дребезжит... Я пью и закусы­ ваю уже в порядке собственной инициативы. Все плывет перед глаза­ м и— и я валюсь в темноту, должно быть, под стол. Потом меня воло*