Сибирские огни, 1965, №11
Семка обошел Женю, делая бездумный круг по двору. Шел, обходя ребят, по солнцу возле поленницы, по тени возле погреба и крыльца. Шел жалкий и потерянный, с вывернутым карманом, с волосами, обхва ченными ножницами коротко и неровно, как у овечки. А во двор входил Земляницын, высокий старик без руки. Молодо улыбаясь, крепко взял Семку за плечо, сказал: — Семка, смотри, боров весь огород сроет. Глянь, как пашет! Подтолкнул Семку к огороду и так же быстро ухватил Женю. — Ты чей такой дохлый? — сказал он, смеясь, и его подтолкнул. — Мы эвакуированные,— говорил Женя, а Земляницын уже подни мался на крыльцо, крепко и весело стуча сапогами о приступки, и на боку у него, там, где пустой рукав, синел за ремнем топорик. Он взялся было за скобу, да махнул рукой, сел на приступку и стал доставать кисет. А ребята гоняли борова, носились по картошке, кричали, и ботва хлестала их по ногам. И молча бегал Семка. Наконец, зарезанно визжа и обдирая бока, боров протиснулся в дыру, которую сделал утром Сем ка. Все ребята мимо Земляницына, один по одному, пробрались в сенки, а Семка стоял возле крыльца, ковырял стенку. И ничего не было слыш но из избы. На заводе раздался гудок. Он долго гудел, и потом начал гудок на электростанции, и они долго гудели вместе. И когда замолчали, Земляницын сказал: — Под Воронежем Трофима-то,— и коротко и безнадежно махнул рукой.— Под Синими Липягами его... По-прежнему — губерния Воро нежская. Бывал... Мне еще утром Косицын извещение показывал.— Он опять махнул рукой. Молодо поднялся и пошел со двора. И две незна комые тетки, что были в избе, сбежали с крылана. — Страсть какая! — сказала та, что в годах. — А зачем она извещение-то бросила? — спросила другая, моложе, — С испугу зашлась.— сказала пожилая. Они торопились на смену, но все же повернули к колодцу, и молодая заглянула в него со страхом и любопытством, точно в могилу. Земляницын подождал их, и они пошли вместе. — Как бы не сделала чего над собой,— сказала та, что постарше. А чго она исделает? — печально сказал вдалеке Земляницын.— Ничего она не поделает. Семка постоял еще немного и пошел в избу. Мать сидела теперь на табуретке, а Тася на сундуке, и обе пла кали. Мать увидела Семку, подняла к нему руки и сказала: — Семка! Семка подошел к ней, она прижала его к себе и заплакала еще гор ше. Семка маленько подождал, прильнув, потом стал шевелиться и тол кать мать. — Мамка,— сказал он,— тебе на работу пора. Гудок уж когда гу дел... Мамк. Опоздаешь... И Тася замолчала и сказала: — Клав, а Клав, и правда, пойдем на работу. Мать завыла громче, но поднялась и затопталась, как слепая. По том она умывалась из умывальника и выла. А Семка стоял с полотенцем. После Тася сказала: «Накройся»,— и подала ей платок. Они пошли, и за ними шла бестолковая Неупокоиха, и все ребята. На улице мать уви дела колодец и заголосила. Они шли с Тасей в обнимку, босые, и повер нули они почему-то к Таськиному дому. А Семка долго сидел один и ковырял клеенку. Потом вышел на пу стой горячий двор, на пустынную, в оба конца, улицу. А жара была... а жара... И только щепки блестели.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2