Сибирские огни, 1965, №11
Еще много воды было в обласке, а Семка взял его за корму и, тол кая перед собой, стал все глубже заходить в реку. И когда стало по грудь, он с ненавистью оттолкнул обласок. А Женя стоял в прогретой воде, прижимая к груди холодные руки, и временами его еще сотрясала дрожь. — Зачем ты? — сказал он. — В запани поймают, куда он денется,— грубо сказал Семка. Давно на горячем песке высохли штаны и рубахи, обветрели на па лочках Женины ботинки, а они лежали и не глядели друг на друга. По чему-то стыдно было, и побаливала голова. — Мы бы сейчас уже где были,— сказал Женя. — Ага...— сказал Семка.— Зря мы хлеб не съели. Ломоточек бы.., Они медленно собрались и пошли к переброду. Теперь нечего было хорониться. И, подойдя к поселку, они напра вились напрямую, через лесозавод. Хорошо было идти в больших теплых тенях между таборами леса. Пахло преющей корой, разогретым деревом. А под ногами слой мелкого корья. Вот верхом на пузатой монголке ловко едет пацан чуть постарше их. Боком сидит на телогрейке — ноги на одну сторону,— и ползет за ло шадью по корью тяжелая высветленная цепь. Коногон увидел их, гикнул и погнал рысью. И цепь поползла быстрее и печально зазвенела. Но Сем ка и Женя не завидовали ему сегодня. Потом они шли по улицам, зава ленным щепой, по затопленным тротуарам. Все плахи были в синих звез дах давленой голубицы... И у всех ребятишек на улице, и у многих взрослых губы были синие от нее, точно замерзшие. И на столах старухи и ребятишки продавали голубицу, заворачивали ее в страницы, вырван ные из учебников и тетрадей, в капустные листья. А возле школы, в ко лонне по четыре, маршировали призывники с деревянными винтовками «на плечо» и пели: — Эй, эй, эй, герой, на разведку боевой. И кто-то свистел. А у магазина на мостках на жаре и на крыльце в тени сидела очередь. Все с бутылками и бидонами — ждали, когда будут давать постное масло. А за углом, в проулке, составив бутылки, маль чишки резались в пристенок. Семка и Женя сошли на дорогу, обходя людей, и здесь очередь зашевелилась, все поднялись и придвинулись к крыльцу, и ребятня в проулке похватала копейки и бутылки и побежала занимать свои места. — А мы уж жиры получили,— сказал Семка, довольный, что не нужно давиться в очереди. — И мы,— сказал Женя. А на все: на волнующуюся, кричащую очередь, на поющих призыв ников с макетами на плечах, на казахов-стройбатовцев в ватных шта нах, медленно бредуших от столовой, на Семку и Женю, на мужчин и женщин, идущих им навстречу с багорками в руках или со стегаными, запорошенными опилками наплечниками, на трактор, сверкающий же лезными шипами, на мостки, на рябины с накаляющимися гроздьями — летели, сыпались из девяти железных труб черные легкие уголечки — огарки дров. Хорошо было идти по этим улицам! И Семка беспечально сказал: — Скажем, что мешок чолтокские пацаны отняли. Идет? — Когда я неправду говорю, мама со мной не разговаривает,— не решительно сказал Женя, но и ему сейчас было хорошо. А Семка свою мамку не боится! У него мамка славная! Узнает, что в школе напроку дил, всего разок и стукнет да еще скажет: — Ну, Семка! Добьешься — еы г о н я т ! so
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2