Сибирские огни, 1965, №11
— Ох, расщедрилась, ox, расщедрилась! — качал головой предсе датель.— Может, и дом колхозу подаришь, Дарья Матвеевна? — Нет! — вступился Григорий, видя, что мать готова и избу свою задаром отдать.— Заколотим, и пусть стоит... На пенсию когда выйду, приеду сюда век доживать. Устанешь, как черт, стариковские мысли приходят,— добавил он, чтоб скрыть неловкость от своих слов, и отвер нулся к матери.— А вы, мама, не разбрасывайтесь вещами. Всего не заберешь, конечно, но контейнер вполне заказать можно. Дарья не поняла, что такое контейнер, но поняла другое: сыну жал ко добра. Хозяин! — Не кори меня, Гришенька,— сказала она, светло глядя ему в ли- 80 поблекшими, со слезой, глазами.— Колхоз-то мой! Ведь твой отец первый... Сам знаешь! В тот же вечер устроили проводы. Подарков нанесли соседи — стол ломился. И наливки, и соленья. Одних банок с вареньем — до полусот ни. Они батареями стояли на подоконниках и прямо на полу. — А это в счет платы за твою Зорьку! — сказал председатель, рас пахивая пошире дверь. Вслед за ним шла Клаша с полдюжиной жаре ных цыплят и гусей, с которых капал жир. Григорий уже не жалел о вешах. Что там горшки и герань — много ли они стоят? Подвыпив, он клялся, что не даст мать в обиду: «Я у нее — один, и она у меня — одна!» Клаша все норовила запеть, потом вышла плясать. Ее белые зубы и красная кофта мелькали перед Григорием, как во сне. Он и узнавал в ней прежнюю девчонку, и не узнавал. Председатель вызвал мать на круг. Григорий никак не думал, что она пойдет. Но она пошла, выстукивая каблуками почти новых город ских туфель, которые он когда-то прислал ей: туфли не подошли Лари се. Высокий каблук выбивал такие дробные очереди, что в ушах звене ло, но плечи и голова матери были недвижны и плавно плыли, только платок на плечах парусил и вздувался при слишком быстрых поворо тах. Какая сила, удаль и лад были в этой пляске! — Да разве мать у тебя старуха? — говорил председатель, садясь рядом с Григорием и тяжело отдуваясь.— За ней, вон, не то что моло дые, сама Клашка не угонится! Я про работу говорю. Мы решили на будущий год Дарью Матвеевну бригадиром поставить. Думали — уло маем! А тут ты нагрянул. Не судьба, значит... Уедет наша Даша на по кой и про нас забудет. — Не гоже языком болтать, Семен, не забуду ввек! Оказывается, Дарья все слышала, все примечала. Лицо ее поблед нело, зрачки глаз стали темными, будто залили радужную оболочку, на белках проступили розовые жилки. — Хорошо пляшешь, Дарьюшка! — сказал ей председатель запле тающимся языком.— Знал бы — в самодеятельность тебя включил. Пре мии бы на смотрах брала! — Не до премиев мне, Семен, знаешь сам... Давай-ка на прощанье песню заведем. И они запели в лад, стройно, и все слушали их двоих. Потом припев подхватила Клашка, молодые девчонки и пареньки, набежавшие в избу, подхватил учитель на своей гармошке... И что-то давно забытое, будто похороненное навсегда, вдруг воскресло в душе Григория. Шатаясь, он вышел на крыльцо, сел на ступеньку. Ветер слабо шевелил тонкой бе резовой ветвью. В лунном свете неясно белел у ног какой-то цвет. Гри горий сорвал его, взял гладкий черенок в зубы и ощутил робкий, слад коватый запах белого клевера.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2