Сибирские огни, 1965, №11
этим ощущением, и радость жизни пела в наших душах, перекрывая все остальные, свойственные человеку, чувства. В стороне от огневой позиции, где стояли свезенные в ряд, уже за чехленные, пушки, уцелевшие разведчики развели костер и расселись молча вокруг веселого огня. Огонь можно было разводить теперь какой угодно, и мы не жалели дров. Дрова трещали, как пулеметные очереди. Приятно пахло смолой, и тепло внутреннего подогрева от выпитых мер завчиков, мешаясь с теплом костра, окончательно отогревало и успокаи вало нас. Мы сидели молча, каждый по-своему переживал свою радость. — Батарея! Строиться в баню! Это очень кстати придумал и позаботился о нас Добрыйвечер. Мы отошли от огня и стали строиться. Автандил Чхеидзе стоял на правом фланге. За ним Федотов, за Федотовым место Миши Бубнова занял Кукушкин. Равняясь, мы увидели прежде всего тех, кого не хва тает в батарее. Потом прямо перед строем мы заметили свежий холм земли и деревянный столбик с латунной звездой. Около холмика на ва лунах, сняв шапки, сидели Пушков и Щеглов-Щеголихин. Красавец Щеглов-Щеголихин отсутствующим взглядом глядел на свои сапоги и зеленой сосновой веточкой сбивал с них примерзшие комья глины. Мы вспомнили своего Милая, и нам всем стало скучно, как Щег- лову-Щеголихину. В это время костер, от которого мы только что отошли, взорвался. Метровые горящие поленья, как перышки, разлетелись в разные сторо ны. Горько запахло толом. Костер был разведен на мине. — Мины взрываются после войны,— сказал Кукушкин. Я тогда не обратил внимания на всю глубину сказанного Кукуш киным. Мы все как-то скисли. Добрыйвечер по пути в баню не требовал от нас песни. Он все понимал. В предбаннике, застланном лапником, мы сбрасывали с себя все и отдавали обмундирование в дезинфекцию, а документы Добромувече- ру. Все мы были белыми, как бумага, только шеи, лица и кисти рук, освистанные ветром и опаленные морозом, краснели, как вареная свекла. Колька Бляхман со своими подручными опять в предбаннике устроил настоящую шерстобитню. Чубы носить нам не полагалось. — Усы — мое личное дело, их трогать не можешь! — басил Автан дил Чхеидзе. — Я сверхсрочник, мне волосы положены!.. Но Бляхман был беспощаден. Чуб он оставлял только на своей голове. Мы шли в баню, как грешники входят в рай, с благоговением и трепетом вставали под струю горячего душа и, замирая от восторга и домашнего тепла, натирали свои тела мочалками. Это было неслыхан ное блаженство. Чхеидзе и Федотов шпарили друг друга по спинам сосновыми ве никами, потому что березовых нам никто не припас. Спины друзей были кроваво-сизые, но они продолжали усердствовать. Мы выкатывались из бани в раздевалку, где орудовал Добрыйве чер с чистым бельем и прожаренным обмундированием, бодрые и свежие. — Куда вы, орлы? — спросил нас Щеглов-Щеголихин, когда мы вышли на улицу. —1 Руку Бубнова похоронить,— ответил Кукушкин. И Щеглов-Щеголихин отправился с нами.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2