Сибирские огни, 1965, №11

Он иногда заезжал к тете Поле и катал ее девочек. Ему нравилась эта проселочная дорога, сосновый лес Бекетной горы и березовые перелеа- ки Вязоскова. Хоть жили мы с ним по-прежнему в общежитии, но встре­ чались редко. Я только заметил над его койкой приколотую к стене фо­ токарточку девушки с длинными льняными косами, с тихим взглядом спокойных глаз, с пухлыми губами, с чуть вздернутым, немного занос­ чивым носиком. Я не удержался, снял эту карточку и прочел на обороте: Она меня за муки полюбила, А я ее за состраданье к ним. Тоже мне, мавр! — подумал я про Кукушкина и втайне позавидовал ему. Позавидовал тому, что его личные дела, видимо, обстоят лучше моих, и, наверное, он эти дела не считает лишними. Кукушкин мне сам рассказал о Тоне. Она тоже училась в Иванове в медицинском техникуме. Она заканчивала его и работала в аптеке. Когда человеку на его любовь отвечают любовью, ему начинает казаться, что все в мире влюблены и живут его откровением. Пример­ но такое же состояние было и у Кукушкина, когда я застал его за расчесыванием чуба перед нашим настенным зеркальцем. Он так был увлечен своим занятием, что не заметил моего появления. — Куда ты собираешься? — спросил я. — В Амстердам на шахматный турнир Ботвиннику помогать туру передвигать, а то она очень тяжелая. — А короче? Кукушкин повернулся. На лице его сияло блаженство. Костюм его был отглажен, ботинки его горели и галстук сверкал, как радуга, и весь он благоухал одеколоном «Ландыш». — Может, ты жениться задумал? — спросил я. Кукушкин повернулся на каблуках, толкнул меня в плечо и сказал шепотом: — Понимаешь, меня любят! Меня называют золотко! — А самоварное не добавляют,— пытался я съехидничать, но Ку ­ кушкин не обратил на это никакого внимания. — Идем, сочинитель! — сказал он.— Я тебя познакомлю с Тоней. А что мне оставалось делать. Я переоделся. Потому что у меня так же, как и у Кукушкина, было теперь два костюма. Догорал тихий августовский вечер. Вечер после дождя. Прибитая пыль застыла рябоватым слоем на дороге, тротуары отдымились паром, но еще не совсем просохли, и табак на клумбах пах одуряюще. В саду «Текстильщик» играл духовой оркестр. Тихая музыка вальса, как ту­ ман, стлалась над мелкой рябью Уводи и пропадала где-то у черты баг­ рового горизонта. Горизонт стушевывался и переходил в лиловый тем­ неющий цвет, и крупные промытые звезды выступали на небе. — А знаешь, почему наша река называется Уводью? — спросил я. Кукушкин не знал. Я тоже не знал, но тут же придумал историю о том, как некая красавица из-за несчастной любви пришла к Уводи и ре­ шила утопиться, но река сказала ей человеческим голосом, что уведет ее в такую страну, где ее ждет жених, и она будет счастлива. И откуда тогда эта сентиментальность лезла в мою восемнадцати­ летнюю голову, я и сам не знаю. — Почему же она тебя никуда не увела? — спросил Кукушкин. Он знал о том, что Зоя Сергиевская вышла замуж. Я ничего не ответил, и мы молча пошли по протоптанной в упрямом подорожнике тропинке к фабрике «Восьмое марта», повернули на Д е ­ мидовскую улицу и стали спускаться вниз.