Сибирские огни, 1965, №11

туман со всех низин и высушит росу на клевере, и ласточки, как черные челноки, заснуют над водой в золотистых нитях доброго солнца. Костры, костры... Мальчишки всей земли — самые яростные огнепоклонники. Это я знаю по себе. Где я только их не палил, у каких только костров я не грелся. И каждый из них оставлял свой след, свое тепло в памяти. З а ­ ставлял думать и искать на горизонте новое пламя, новый огонек. Сколько кострищ, оставленных позади, поросло цветами иван-чая,— уму непостижимо. Вся жизнь моих сверстников была дорогой от костра к костру. На ­ верное, и нашу с тобой мечту влечет во вселенную свет далеких звезд. Эти звезды нам кажутся кострами Вселенной, кострами гармонии са ­ мой природы, вынянчившей на своей груди Человека, которому пред­ стоит нести в мир вечную эстафету света. Потому что все злое старает­ ся прятаться в тень, а доброе ищет света, идет на свет и само светит­ ся. И надо, очевидно, обязательно надо прожить свою жизнь так, чтобы прибавить посильно свой свет к общему свету, свое тепло— к общему теплу. А кострам не гаснуть до рассвета. Я рассказал тебе, читатель, самое главное о нашей юности. И ста­ рался сделать это просто и доверительно. Если ты в чем-нибудь не доверяешь мне, то закрой книгу и не читай ее дальше. Горькая усмешка недоверия мне страшнее всего. Любое искусство сейчас немыслимо, если оно не освещено жизнен­ ным опытом души самого автора. Мне нечего скрывать ни в своей жизни, ни, тем более, в жизни сво­ его героя. Он все время шел со мной по всей моей жизни и встречал ее в открытую, не прячась и не хитря. Он не был святым и не старался им быть. Он был человеком и жил ради людей, сам того не замечая, потому что так устроен мир наших душ, молодых и жадных. Сама наша жизнь, с ее ошеломляющими перспективами, делала нас такими. Много на нашем пути было горького и обидного. Но не горечь и обида были движущей силой. Нет! Они только убыстряли раз и навсег­ да намеченное направление. Многое рушилось. Многое сгорало. Многое старело. Но фундамент оставался старым. Он не подвергался разрушению, потому что сделан был из очень крепкого материала. В минуты сомнений мне казалось, что Кукушкин пропал, но он по­ являлся и вселял надежду в мою душу. То, что я думал: личное дело — лишнее дело,— вышло мне боком. Я не успел сказать Зое Сергиевской, что она самая хорошая девушка .ка свете, а каждой девушке надо сказать это вовремя, иначе ей эти не­ обходимые, как воздух, слова скажет кто-нибудь другой, потому что без этого ей нечем жить и нечему радоваться. Зое эти слова сказал кто-то другой. Я знаю, кто этот другой, но не хочу распространяться. Мне было горько. Очень горько. Это случилось вскоре после окончания фабрики-школы. Тося Стабровский уехал в Ленинградскую академию художеств учиться на архитектора, меня направили на работу в комсомольскую га­ зету, а Кукушкин не пошел на ткацкую фабрику, окончив организован­ ные при школе курсы шоферов, он сел за баранку. И водил свой малень­ кий голубой автобус от Иванова до Фурманова, мимо своего Дранкино.