Сибирские огни, 1965, №11

рая скоро настанет, все будут говорить только по-русски. Мы были чересчур оптимистичны. Да простит нам этот оптимизм история. Три дня в неделю мы учились, три — работали на фабрике. Мы бе­ гали по утреннему морозу на окраину города, на свою «Дзержинку», так называлась двухэтажная фабричонка, отданная в полное распоря­ жение нашей школе. Фабричонка была оборудована по последнему сло­ ву тогдашней техники. Там были станки всех систем: и древние «плат- ты», и новейшие автоматы «нортроп», и жаккардовские станки. Мы учились заправлять основы, пригонять гонялки и челноки. Мы ткали мадаполам, сатин и ситец. Мы глохли от грохота челноков и гонялок, от свиста трансмиссий и щелканья ремней. Мы разучились говорить тихо. Потому что Иваново — город громких голосов, текстильный город. И нам нравилось говорить громко. Каждый день после работы и после учебы Зоя Сергиевская, Тося Стабровский и я с Кукушкиным отправлялись р школьную библиотеку. К нам присоединялся комсомольский секретарь Саша Уемов. длинный горбоносый парень из старшей группы ситцепечатников, и мы присту­ пали к выпуску стенной газеты. Мы с Сашей Уемовым обрабатывали заметки. Зоя своим аккуратным почерком, ровными столбцами перепи­ сывала их на лист слоновой бумаги, Тося Стабровский рисовал кари­ катуры, Кукушкин писал заголовок «За кадры», это у него здорово по­ лучалось, и мы шли вместе в коридор и вывешивали газету. Мы это делали ежедневно. Жили мы в большом Гопе. Малого вообще не существовало в при­ роде. Был только большой Гоп, говоря другими словами — Государст­ венное общежитие, бывшее здание фабрики, с железными окнами, с бе­ тонным полом, с железными колоннами и перекрытиями, на которых дер­ жались уже никому не нужные трансмиссии. До Гопа здесь помещался клуб. От клуба осталась сцена и занавес. Одна к другой в Гопе стояло сто двадцать коек. Пять коек стояло на сцене, отгороженных занаве­ сом. Это место называлось «Ливадия». Там жили ребята, страдавшие очень обидной болезнью, с великолепным поэтическим названием «эну- резис ноктюрна», что значит в переводе с латыни — ночное недержание. Венька Кузин жил в Ливадии. Жили мы в ту пору плоховато. Нашей зарплаты едва хватало на обеды и на то, чтобы выкупить хлеб и крупу по карточкам. Узбекам и таджикам присылали из солнечной Азии урюк и курагу, и они продавали это на базаре. «Фермер раскололся» давал на поноску костюм и брюки. Сам он ходил в хромовых сапогах гармошкой, в мат­ росском клеше невероятной ширины, заправленном в сапоги, в бархат­ ной куртке с застежкой «молния» и в умопомрачительной фуражке с желтым кангом и с такой величины лаковым козырьком, что под ним без труда могли бы ласточки свить не менее трех гнезд. Была V него у еще толстенная книга с заманивающим названием «Женщина», и он по­ казывал ее состоятельным сластолюбцам за рубль на полчаса. Венька Кузин был адъютантом при Бляхмане и пользовался остат­ ками с барского стола. Он чистил Бляхману сапоги, бегал за покупка­ ми и мог сколько его душе угодно рассматривать по ночам книгу «Жен­ щина». Мы с Кукушкиным были гордыми плебеями. Нам никто не присы­ лал посылок, и у нас не было книги «Женщина». На моих штанах появи­ лись три дыры, две на сиденье и одна на правом колене. Кукушкин тоже стал вырастать из своего костюма, навсегда потерявшего от пыли и машинного масла серебряную искорку. На кукушкинских брюках было четыре дыры.