Сибирские огни, 1965, №11

к себе домой ужинать. Они пришли на этот ужин, который был обычен: по традиции было принято, что автор после премьеры ужинал с друзьями. Был накрыт стол человек на тридцать. А гостей было... двое: Степанова и Яншин! — Это было страшно,— сказал Фадеев,— пустые стулья, пустой непочатый стол, кинутый друзьями Маяковский и случайно пришедшие — они оба это чувствовали — Степанова и Яншин. Зазывать Владимир Владимирович не хотел, был самолюбив, а с а м и , и в этом вся соль, люди — не пришли...» ...Ночь высыпала из лукошка на черное небо мириады звезд. — Мы только и делаем, что провожаем друг друга.— говорил мне Фадеев, и в голосе его была добрая шутка.— Если взглянуть на это дело диалектически, то еще неизвестно, провожаем ли мы друг друга в перерывах между работой за письменным столом, или, наоборот, работаем за письменным столом в перерывах между прово­ жанием! Мы подходили к его даче. Молчаливая, темная пустая дача. В ней только одна комната жилая, теплая, как сердце. И в ней пишется «Молодая гвардия»... — Это. действительно, чудо, звездное небо,— говорит Фадеев.— Звездное небо над нами и в душе человека. Не зря старик, который все знал и все мог,— Александр Александрович почему-то не назвал имени Толстого,— написал об этом. Мы посмотрели на редкие черные задымленные облака, точно в стремнине несу­ щиеся по небу. В разрывах сверкали ослепительные звезды, словно далекие огни жилищ или бакенов. — Как странно,— сказал я.— Ведь вот под таким же небом, под этими самыми звездами, много лет назад, я впервые повстречался с тобой!.— При этих моих словах глаза Фадеева выразили недоумение.— Да, да,— продолжал я.— Это было в 1933 году. Пришлось мне участвовать в одной экспедиции на Дальний Восток. Наш катер шел Татарским проливом из лимана Амура на Петровскую косу, а потом к Северному Са­ халину, и я увидел белый-белый, белоснежный корабль. «На нем — писатель Фадеев,— сказал старшина катера, который знал все портовые новости.— а с ним кинорежиссеры Довженко и Солнцева. Будет картина о наших краях!» Катер подошел к берегу. Бело­ снежный корабль медленно уплывал вдаль... Ночью в глухом гилякском стойбище меня разбудил страшный звериный вой. Я выскочил из дому. Кругом во тьме стояли вешалы. столбы с перекладинами, и на них висела, сушась, рыба — юкола Кругом плескалась вода: с одной стороны — залив Счастья, с другой — Охотское море. А тут на земле — еще остатки родового быта, ездовые собаки, сидящие на приколах... Нет, нет, казалось, не десять тысяч километров, а десять тысяч лег отделяют сгойбище от Москвы!.. Так прошла прорва веков и так было еще вчера. А уже сегодня те же звезды светят для этого далекого стойбища, где человек шагнул в революцию и стал другим. Так возникает чувство связи... — Но ты забыл главное,— вдруг сказал Фадеев. Он помолчал, я, выжидая, смотрел на него. — Ну, Витя,— сказал он, выдержав мгновение,— поскольку мы с тобой настрои­ лись на поэтический лад, я тебе отвечу языком и статейным и поэтическим. Ты забыл главное — верность. Верность коммунизму! Без нее нет истинной свободы и нет надеж­ ды... даже — зьездного неба. Без верности,— сказал Фадеев,— одиночество. А для че­ ловека — это смерть. Он взошел на невысокое крылечко, всего в несколько ступенек, перегнулся через перильца и протянул мне руку. Он стоял на крыльце, высокий, статный, в своей черной шубе с бобровым ворот­ ником, в посеребренной снегом шапке. До чего же он был хорош, просто великолепен, на этом крыльце, на фоне темной дачи,— с просветленным лицом, с глазами умными, блестящими! ...Дверь захлопнулась за ним. Крыльцо было пусто. И только навсегда он остался в моей памяти именно таким, каким я его видел тогда.