Сибирские огни, 1965, №11

Естественно, разговор был о литературе и не раз возвращался к тому, что нас волновало, к только что читанному Александром Александровичем роману. — В трагической истории молодогвардейцев,— говорил Фадеев,— была одна по­ разительная черта: несмотря на то, что это была массовая организация— сто человек! — в ней, по сути дела, не было предателя. И действительно, как все узнали впоследствии — ни один из арестованных, про­ шедших нечеловеческие пытки молодогвардейцев, не выдал членов своей организации. — Я бы сказал,— продолжал Фадеев,— что «Молодая гвардия» — непреходящее свидетельство удивительной жизненной правды и жизненной силы наших идей. — Верно,— сказал я.— Хотите, я вам расскажу подходящую к этому случаю сказку, совсем маленькую и правдивую. — Пусть Витя расскажет сказку,— сказал Фадеев.— Давай, Витя! — Было так.— начал я,— в давние-давние времена обратились к одному мудрецу и спросили, что нужно для благополучного существования государства. Мудрец подумал и сказал: — Во-первых, пища, во-вторых, войско и, в-третьих, верность. — А если сократить? — спросили его. Мудрец снова подумал и сказал: — Можно сократить войско. — А если еще сократить? Мудрец снова подумал и сказал: — Можно сократить войско, можно сократить пищу, и государство останется. Но вот если сократить верность, то государство рассыплется. — Коротко, но зато ясно,— сказал Фадеев.— Подумать только, тысячи лет тому назад было сказано такое, а мы все доказываем и доказываем, что принцип партийно­ сти необходим не только в жизни, но и в литературе! — И он захохотал от души, громко и раскатисто.— Ну, разве может хоть одно настоящее дело целаться без убеж­ дения! Да еще если ты не один, а с тобой люди все вместе это дело делают. Что может связать, спаять людей? Общая цель, стремление, верность принципам! Ну, а в переводе на наш язык — партийность! В этот вечер Фадеев, как всегда, читал стихи: читал Случевского, читал «Тер­ кина» Твардовского, а потом Маяковского. — Почему он застрелился? — спросил кто-то.— Из-за Полонской? Тут, хотя я и встречался с Маяковским меньше других, все же принялся почему-то отвечать и доказывать, что поводом могло быть сегодня одно, а завтра другое, но истинная причина, мол, была в ином, и, в том числе, в его одиночестве в жизни. Для меня Маяковский был, если разобраться,— застенчиво-нежной души человек: боец, но как никто иной — легко ранимый. И травля, которой он подвергался, и страшное — особенно для такого склада характера, как он,— замалчивание, и творческие «неудачи», и выставка «XX лет работы», на которой было мало народа — пусто было, и встречен­ ные в штыки пьесы... И друзья, которых так мало осталось... — Он был один в литературе, один в жизни, в мире,— сказал я. Александр Александрович быстро подхватил мысль, словно опытный игрок в лап­ ту брошенный мяч. Кто знал, кто ведал, что через неполных одиннадцать лет этот страшный вопрос «почему?» встанет и о самом Фадееве. Легко оценивать события после того, как они совершились. А тогда... в тот вечер, мы приготовились слушать Фадеева. Такова ли была рассказанная им история в дей­ ствительности — не знаю. Я записал ее лишь потому, что, любя Маяковского, хотел сохранить такой, какой услышал из уст Фадеева. И уж никак не предполагал, что когда-нибудь она пригодится для рассказа о самом Фадееве. Итак, цитирую запись: «Фадеев рассказал: — Вот моя жена, Лина Степанова, мне говорила,— начал он,— что когда поста­ вили «Баню», то случайно она и Яншин «подвернулись» Маяковскому, и он утащил их