Сибирские огни, 1965, №11

— А мучения? — сказал я, не соглашаясь и все-таки допытываясь.— Надо же объяснить... — Объяснить это невозможно,— сказал Фадеев раздумчиво,— как невозможно объяснить мужчине, который никогда не рожал и рожать не способен, что такое роды. Он если и поймет, то все на свой лад... Может, это будет и очень здорово, но совсем не так, как на самом деле. — И Толстой? — И Толстой,— ответил Фадеев и добавил озорно: — Что ж, Толстой? У него так это изображено жизненно, просто гениально! — что жалко даж е прикасаться, чтобы не разрушить диво, созданное им. А, между прочим, какая-нибудь Марья или Аграфена, словом, каждая женщина знает еще что-то такое о том же, что, шепни она ему, самому Толстому, на ушко, он бы только руками всплеснул: «И как это я, старый, сам не по­ думал!» Фадеев залился тихим серебристым смехом. Ах, какой же у него, когда говорил он о Толстом, был добрый, довольный, л ю б я щ и й взгляд! И тут я не утерпел, потому что все думал об одном, и прямо сказал: — А муки? Неужели одному, наедине с собой и чтобы никто не знал?.. Фадеев насторожился, лицо его сразу стало скуластым. Затем будто бы весело сказал: — Ну, Витя, мы с тобой мужчины здоровые, сильные, чего нам «пужаться»? Уж мы как-нибудь пострадаем! Отвечать на это было не нужно. Фадеев, помолчав, заговорил сам. У него была черта: если ему казалось, что он беспричинно кого-нибудь обидел, он сразу же старал­ ся показать, что совсем того не хотел. — Труд наш, Витя, великолепный, мужской, я бы сказал мужественный, писатель­ ский труд.— Это уже говорил тот Фадеев, с которым бывало так хорошо, так легко, как наедине с самим собой Только теперь, вспоминая, отдаешь себе отчет в том, как быстро и часто менялось у него настроение: то он замыкался и уходил в себя, то, на­ оборот, искал общения и, воодушевляясь, целиком захваченный своей мыслью, своим чувством, говорил с тобой откровенно, как вот сейчас, глубоким, глуховатым, со звонко­ стью на верхних нотах, голосом.— Труд наш изнурительный, веселый,— он потряс в воздухе сжатым кулаком,— мозолистый, именно мозолистый,— он обрадовался верности найденного образа,— может дать, как всякий труд, такую легкость душе, такой свет голове, такое счастье, такое о б л е г ч е н и е ! — Он вдруг оборвал свою речь и уже почти со смехом, в котором где-то в глубине его я уловил тревожную ноту, внезапно закончил: — Если, конечно, замах не пропал даром и труд твой успешно завершен! Я понял его состояние: его уже тянуло домой, работать,— и незаметно и молча подвел его к забору дачи, оттянул знакомую доску и сказал: — И ди !— сказал быстро, заговорщицки — И чтобы замах не пропал даром! До обеда часа два. Немного, но можно кое-что и успеть. Давай! Фадеев с охотой и неожиданной быстротой пролез в образовавшуюся щель. Все- таки он был удивительный в этот момент — в дорогой бобровой шубе, известный пи­ сатель, а юркнул так ловко, по-мальчишечьи! Я опустил доску и повернулся, чтобы идти домой. Было очень хорошо на душе. Вдруг что-то шолохнулось за спиной. Я сразу обернулся и увидел: доска забора снова отодвинута и за ней светлое от удовольствия лицо Александра Александровича и глаза блестящие, блестящие... — В итя!— сказал он.— И ты тоже работать... 2. Вечером зажглась звезда... 31 января 1945 года вечером, после ужина, Фадеев читал главы из «Молодой гвардии». Мы собрались в небольшой скромной гостиной Дома творчества. Нас немного, но для такой небольшой гостиной и немало: человек двенадцать-пят- надцать. 11 Сибирские огни .V» 11 161