Сибирские огни, 1965, №11

— А вот ведь какая еще есть странность в нашей работе,— сказал Фадеев,— представь себе совхоз Начну, так сказать, с головы, с начальства: директор, кадры, авто ргкторный парк — все хорошо. Земля — прекрасная. Семена — высокосортные. Погода — отличная Урожай, как говорится, сам-десять! И иного быть не может, И не будет! — Фадеев, смеясь одними глазами, смотрел страшно весело — Теперь перенесемся в мир иной, совсем, так сказать, другой пейзаж: сидит писатель Не какой-нибудь — хороший писатель. И дача есть, и дети ходят тише воды, ниже травы. И договор есть — деньги получены- пиши. И бумага есть. И чернила отличные. И кабинет. И тишина. И, бог мой, сколько пережито, передумано. И такое желание писать: всю жизнь бы, кажется, писал И пишет писатель, строгает день и ночь,— Фадеев не случайно сказал «строгает» — это слово было ходким в то время,— семь потов с него сходят...— Фадеев говорил почти торжествуя.— И ни черта не получается! — вдруг закончил он, почти со злобой блеснув глазами.— Вот тебе и «условия»! Мука-мученическая... Я рассказал Александру Александровичу, что как-то, в разгар работы, одному писателю его добрый знакомый, видя, как тот мается, посоветовал: — Да вам надо в отпуск. — В какой отпуск? — удивился писатель.— Разве можно! — А вы попробуйте вырваться,— сказал его приятель совершенно искренне. Вырваться! Милый, добрый человек! Вырваться в отпуск можно из учреждения: уехал, а работа п р о д о л ж а е т с я , — д р у г и е делают ее. А от кого вырваться писателю? От себя самого? Нет, от себя не убежишь. Вырвешься, уедешь — и работе конец: е е н е б у д е т . — Это как болезнь,— сказал Фадеев.— Писатель, безусловно, «болеет» своим произведением. А если не побояться и выразиться языком банальным, зато в данном случае точным, это — как материнство. Но не только создание жизни, а и, в значитель­ ной степени, мечта о будущей жизни, дума о ней, какой «он» будет — тепленький, с шелковистыми волосиками на голове, глазастый, счастливый... Как его защитить, кра- савушку,— он так и с к а за л— «красавушку»,— как уберечь... Все в мыслях: и злые люди, и добрые, и напасти, и радости Бывают роды легкие, словно сразу написавшаяся вещь... — Однажды я видел в поле,— говорил Александр Александрович,— в двадцатые годы это было, серпами еще тогда жали,— родила женщина. Ну, что ж. здоровая была, седьмого или восьмого принесла! Какой там врач! Приняли бабы ребенка. Взяли ее под белы рученьки, и пошла она, как лебедушка, переваливаясь, покряхтывая, домой, поти­ хоньку, как говорится, самоходом. Вот как, Витя... Но такое счастье не часто. А бы­ вает!..— он махнул рукой и отвернулся.— Лучше и не говорить. — Разве это объяснишь людям? — сказал я — И не надо,— спокойно сказал Фадеев.— Пусть нас читают. И, видя, что я замолчал, не соглашаясь с ним, Фадеев порылся в нагрудном кар­ мане пиджака. — Жалко, нет со мной книжечки,— сказал он. Всем были хорошо знакомы эти фалеевские записные книжечки, маленькие, «дам­ ские» по формату. Одно время именно в такие он любил заносить понравившиеся ему мысли великих людей. Помнится один из его докладов,— в Институте мировой литера­ туры им. Горького,— когда он с удовольствием цитировал Леонардо да Винчи из своей синенькой маленькой записной книжечки. Сколько раз мы видели именно ее, маленькую, синенькую и потом другую — желтенькую. «Кроме того, для того, чтобы рассказать все как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказывать только то, что было. Рассказывать правду очень труд­ но»,— сказал на память Фадеев. — Вот, Витя, гы, надеюсь, веришь Толстому? Если ему трудно, то каково же нам, грешным? — Легко сказать, усилия. Иной раз никаких сил не хватает. — В этих усилиях — наш груд,— сказал Фадеев.— Но трудом хвалиться — нечего. Результат важен. По нему и судить будут люди.