Сибирские огни, 1965, №11

Фадеев бродил по Переделкину. Я не оговорился: он именно бродил по нему, появляясь то тут, то там. Иногда он вдруг стучал тебе в дверь в какой-то необычный час, вечером, днем, утром, а то засиживался в столовой Дома творчества, и сам рас­ сказывал, и с удовольствием, как-то по-особенному, «вкусно» слушал других. Д аж е теперь, когда прошло уже столько лет, ощущение его присутствия на пере­ делкинской земле не покидает меня. А когда я вижу сквозь густые деревья темную крышу его дачи, где он жил, где работал, где мы все бывали у него, мне так и кажет­ ся, что вот вдруг выйдет высокий, прямой Александр Александрович и, блестя глазами, чуть подняв голову и ненужно поправляя сразу двумя руками седые, все равно падаю­ щие пряди волос, скажет: — А ну, хлопцы! Русские писатели любяг, когда им мешают работать!.. А не пройтись ли нам по морозцу? — и зальется веселым смехом, и мы заулыбаемся и пойдем с ним по переделкинским заснеженным дорогам-. В Переделкино все как на ладони: в окнах домов, на улицах... Вот заверни за угол и, пройдя несколько шагов, увидишь Павла Нилина. Нахохлившись, он идет не торо­ п я с ь— тоже высокий, подняв воротник, или стоит возле своего крыльца, во дворе: он рано просыпается и, когда другие только садятся работать, уже полдничает, отдыхает. А вон там дальше, хотя и не часто, появляется Константин Александрович Федин. Он всегда подчеркнуто аккуратно, по-городскому одет, в шляпе, не редка у него в руке легкая трость. По европейской привычке он любит внимательно выслушать своего со­ беседника и поэтому, быть может, сам того не замечая, легко останавливается и, чуть склонив голову, сосредоточенно слушает, что ему говорят. Вот по «аллее классиков», как писатели шутливо называют улицу Серафимовича, идет массивный и добродушный Сельвинский. Илья Львович беспрестанно обрастает все новыми и новыми провожаю­ щими. Только что вы его видели с писателем таким-то и критиком таким-то, и вот он уже идет, окруженный своей семьей: женой, дочерьми... Не успеешь оглянуться — и он возвращается уже в сопровождении молодых поэтов. А вон Катаев,— смуглый, черно­ волосый, быстрый, стремительный Он гуляет и в то же время все видит, все наблюдает: ничто не ускользнет от его слегка прищуренного взгляда. А вон Пастернак, он не так часто встречается на этой центральной «улице», предпочитает более уединенный марш­ р у т— тропинкой, под деревьями... Каждому обитателю Переделкина свойственен при­ вычный маршрут для прогулки. А к Александру Александровичу это было неприменимо. Он именно бродил по Переделкину, появляясь в самых неожиданных местах, с людьми разными, знакомыми и незнакомыми. Фадеев любил людей. Ему было свойственно по-народному глубокое уважение к трудовому человеку, ожидание мудрого слова от к а ж д о г о , уверенность, что всяк талант на свой лад. И в то же время не было у Фадеева той слабенькой черты, когда интеллигент, как бы стесняясь своей культурности, поддакивает человеку простому, «из народа», только потому, что он простой и из народа. — Мы народ рабочий,— сказал ему темнолицый мрачный плотник Мишка, когда мы однажды стояли у плотины.— Что с нас взять, мы люди простые, темные, у нас во! — он сунул вперед здоровенную, засмоленную ладонь, всю в костяных мозолях. Ну, спра­ шивается, какой интеллигент не будет посрамлен, ведь такой руки у него нет, и никогда не будет! — Мы — народ простой, рабочий! — нагло повторил Мишка, надеясь вызвать у Фадеева смущение и ища сочувствия у окружающих. Фадеев побагроиел, как всегда, когда волновался — лицо его постепенно и зримо темнело прямо у вас на глазах. — Ну, это вы бросьте!— сказал он, прямо и недобро глядя в глаза Мишке, назы­ вая его на «вы» и давая тем понять, что он человек чужой и нехороший.— Уж какой вы рабочий! Рабочий — это кто учится, растет,— вот кто рабочий. А вы, действительно, темный человек, потому что всю свою силушку, характер в деньгу перешибаете: на работе бы только отшабашить как попало, а там, хоть дотемна, хоть до утра — зашибай налево!