Сибирские огни, 1965, №11

ярость, уход, вспышки радости, слезы, да, слезы при виде проявления человеческого добра, стихи до слез, бессонные ночи и метания от одного человека к другому... И вот он снова один на дороге, вот он маячит среди деревьев, вот стучит в чью-то дверь,— а ведь там, далеко, за сугробами, в непостижимом поединке с фашистским чудовищем стоят на смерть они, эти чудесные мальчишки и девчонки, добрые, честные, беззавет­ ные,— его юность, его душа, его любовь!.. И он идет из дома в дом, от одних людей к другим. «Саша! Привет!» «Саша, за ­ ходи». «Саша, ты включил меня в список?» «Саша, ты еще не прочел мою рукопись? Побойся бога!» Побойся бога!.. Ведь о н и одни. Они там, юные, светлые!.. Побойся бога!.. Нет, он ни на кого из переделкинцев и москвичей не сердится. Жизнь идет. Она должна идти. Но ведь о н и т а м — наедине с врагом, они там, и, самое страшное, он знает, но изо всех сил скрывает от самого себя, упорно скрывает, неся в себе, как крест, понимание того, что страшный конец ждет их в с е х . . Мы стояли с ним вместе на краю косогора, совсем рядышком, и таким я его видел тогда: внешне невозмутимого, до напряженности спокойного, смеющегося. Фадеев поднял с земли электрический провод, привязанный к саням. Кажется, глаза его тогда сверкнули гневом. Но тут же увлеченный, весь ушедший в предстоящее катание, он сказал стоящим рядом мальчишкам: — А вы потерпите, хлопцы! Посмотрите, к а к мы катанем с горы! Садись, Витя!.. Мы столь же лихо, сколь неуклюже, уселись на слишком низкие для нас санки, «временно оккупированные» у переделкинских мальчишек. — Ну, держись, старик! — многообещающе и звонко воскликнул Александр Алек­ сандрович, жарко дыша мне в шею между шапкой и воротником, сотрясая санки не­ умелыми и натуженными усилиями: он отталкивался ногами, которые были слишком длинны для таких маленьких саней, и мы с превеликим трудом тронулись с места, оста­ новились и замерли на ребре косогора, а потом в какой-то неожиданный для нас обоих момент, тоже медленно, вдруг сдвинулись и поехали не вниз, а в сторону, постепенно, но зато безудержно заваливаясь набок. Фадеев придавил меня всей тяжестью своего тела, и мне казалось, что, не имея сил освободиться и выравнять сани, мы долго, очень долго еще будем ехать, пока не упадем в снег. Как потом выяснилось, у Александра Александровича была не менее твердая уверенность в том, что это я придавил его и именно поэтому он не смог по-на­ стоящему управлять санями. В это время оцепеневшие от удивления мальчишки сорва­ лись с места и в мгновение настигли нас, и мы, сопровождаемые восторженными крика­ ми, советами и звонкими издевками, наконец-то, свалились с саней к ногам торжествую­ щих «индейцев», «гвардейцев» и «мушкетеров» в старых отцовских ушанках. А сани, выбравшись из-под нас, легкие и воздушные, понеслись с косогора, наконец-то, по пря­ мой — вниз. — Ты понимаешь, Витя,— говорил раскрасневшийся, весь в снегу, Фадеев, обтря­ хивая свою шубу,— мы с тобой допустили некоторый просчет. Ведь я, понимаешь, на Дальнем Востоке... — Понимаю,— прервал я его.— Мы действительно допустили просчет,, только, увы, не маленький. Нашему просчету, почитай, лет тридцать, а то и больше! — Так-то оно так,— сказал Фадеев, соглашаясь, но до смешного задетый за жи­ вое.— А все же я съеду. А ну, хлопцы! — обратился он к мальчишкам голосом, не терпящим возражений.— Придется вам уступить старшему поколению! — Да-а-а! — плаксиво протянул мальчишка в незавязанном треухе.— Еще санки пораздавите! — Я отвечаю! — торжественно и внушительно воскликнул Фадеев. Возможно многие посетовали бы: «Да брось ты заниматься ерундой!» — памятуя о том, что не с кем-нибудь, а с Фадеевым пошли пройтись, поговорить о литературе, о делах.