Сибирские огни, 1965, №10

А тело-то, тело-то как чешется! И не помнит Агафониха, когда была в бане последний раз. А как пойдешь в баню? Если деньги оставить дома — душа болит, сердце не на месте. Мойся, а сама думай, это уж не мытье! Войдет кто-нибудь без нее в избушку и найдет деньги! По за­ паху найдет: деньги-то пахнут! С собой взять, в баню? Опять нельзя. Оставишь в предбаннике, в одежде — банщица украдет. Мыться с ни­ ми? Смеяться будут, на шее сумочка висит у старухи, тут и дураку по­ нятно, в чем дело! Да и замочишь. Ох, ох! И без денег плохо, и с день­ гами плохо! А пожить-то как хочется! До весны бы еще разок дожить. Тепло будет, травка выскочит, бабочки полетят, пчелы, козявочки всякие побе­ гут и по земле и по травинкам. Вскопает Агафониха огород, наделает грядок, посеет морковки, огурцов, подсолнухов. Курочки с петушком выйдут на улицу, разговору-то сколько будет у них, речей-то! А пету­ шок взлетит на плетень, похлопает крыльями и пропоет звонко, длинно, радостно, оповестит весь мир, всю округу, что весна пришла! А рядом, в березовом колке, кукушечка закукует, скажет, сколько годков Агафо- нихе жить. 3 Пришла Маринка, соседка: — Агафониха, ты жива ли? Никуда не выходишь, смотрю. И дверь снегом завалило, насилу откопала. Мама говорит: сходи, проведай, не заболела ли? Прижала холодную ладонь к горячему лобику бабки: — Жар! Принесла Маринка воды, дров, затопила печку, вскипятила чайник, заварила душицей, подала на печь в кружке. — Ой, спасибо, родная! Вот спасибо-то! А в мыслях решила Агафониха: «Почую смертный час — откажу ей всё. Панафиду отслужит, поми­ нать будет. На могиле велю ограду исделать, шиповник посадить. Буду я лежать в сырой земле, а надо мной шиповник расцветет алыми цве­ точками, птичка сядет... цыр-цыр-цыр! Откажу. Пускай пользуется: день­ ги к деньгам. Не с собой же брать? Господь осерчает, скажет: что это ты, раба Ненила, с деньгами предстала, али здесь магазины у меня на небеси-то? Рехнулась, старая!» Маринке отец большую сумму оставил, говорят. Аким-то. Крепкий был старик. Работал на угольном складе и оплошал: попал под вагон ночным делом. Пустяком отделался, одно ребро, что ли, повредил. А суд присудил: помногу в месяц платил угольный склад Акиму до самой смерти. Аким и зажил. Ходил нарядный, гармонь купил на старости лет. Стариком или дедом не называй, не любит. В огороде яблони посадил. Родным говорил: — Помру — на похоронах не плачьте, не горюйте, а веселитесь, песни пойте, пляшите: я хорошо пожил! Помер на ногах, в одночасье. Как наказывал, так и сделали: вер­ нувшись с кладбища, пили вино, пели, плясали, столы на двор вынесли, гармонь до полночи резела. В гроб ему яблок краснобоких положили. Яблоки — другое дело, яблоки и в райских садах растут, а с деньгами нельзя на тот свет являться. — Маринка... ты... слушай-ка, Маринка! Ежели я... неровен час... все под богом ходим... Ежели... И не договорила. Страшно! Ох, держись, Агафониха, слово — не воробей!