Сибирские огни, 1965, №10

А горы вокруг были так высоки, что невольно, наверное, появлялось у людей желание помолиться. — Ну, Ангыр, ты теперь не пропадешь, ты миновал одну из боль- ших трудностей, не сбейся с этого пути. У тебя есть счастье, мальчик,— прервал мои размышления дед Чарык-Чак. От самых близких родных я, пожалуй, не видел столько теплоты и участия, как от этих стариков. Пока на земле есть такие добрые люди, жизнь не такая уж и плохая, не правда ли? Мысли мои перегоняли одна другую, но вслух высказать я ничего не смог: голос потерялся, в груди сдавило, я хотел улыбнуться, но вме­ сто улыбки глаза мои выпустили такие щедрые потоки,— они как горные ручьи стремительно помчались по щекам. Теперь бесполезно было их пытаться сдерживать, пусть бегут — Эх, не справилось твое мужество, храбрец наш, со слезами! Ну да не беда. Хорошее в человеке с детства зарождается. Вот посмотришь, из него закаленный парень выйдет,— сказал дедушка Тойлу и погладил меня по голове, а дед Чарык-Чак добавил: — Выплакался, теперь тебе легче, малыш? А сейчас садись на сво­ его бычка и всю дорогу пой веселые песни! Он легко оторвал меня от цемли и посадил на бычка. От прикосно­ вения его рук мне стало весело, я трусцой погнал бычка, а сам думал: «Где ты, мой родной Амырак?..» Скоро в далекой синей дымке замаячили силуэты Овюрских гор. Как я еще раз разминулся со смертью На другой год меня снова едва не настигла смерть на том же Тан- динском перевале. Но, видно, счастье мое сильнее. Зиму я пас овец и коз у дяди Шевер-Сарыга в Южном Амыраке, а когда началось гаяние снегов, должен был перегнать стадо в Северный Амырак, к дяде Баран-оолу, от которого сбежал осенью. Меня ждал там самый тяжелый труд — весенний сев. С пашни на­ до было выкорчевать караганник и таволожку, потом хорошо увлаж­ нить землю. Такую работу врагу не пожелаешь!.. Обувь моя из необра­ ботанной кожи вся скорежилась, утрами натягивать ее — мученье. Пойдешь утром к оросительной канаве, а там толстый желтоватый лед. Надо направлять воду из этой канавы на пашню. Здесь такая обувь, как у меня, бесполезна, смерзается только, лучше ее снять. Сниму, ступлю босиком на землю или в воду — и запрыгаю, как жеребенок, взвизгивая от острой боли. Работаешь, работаешь, потом подбежишь к костерику из сухого помета, сунешь ноги в золу — они даже зашипят, словно мерзлые палки, а тепла не чуют. Раньше кожа поджарится, чем услышишь тепло... Ничем не лучше и боронить. Волы так устают, такие слабые после голодной зимы, что, бывает, бьешь их, бьешь изо всей силы палкой, а они лягут и лежат. Даже у вола нет сил, а ты, серенький, тощий маль­ чишка, все держишься... Ну так вот, когда я погнал стадо к Баран-оолу, мне посчастливи­ лось найти попутчиков. Это были отец с сыном, тоже перегонявшие свое стадо на чайлаги. Была пера распутицы. В долине снег уже сошел, а в верховьях рек еще не таял, хотя вода под настом уже проснулась. По склонам, при* греваемым солнцем, к вечеру неслись потоки, увлекая с собой песок й камни. Нам предстояло то и дело переправляться через такие ручьи.