Сибирские огни, 1965, №10

Года два-три отец с бабушкой еще вели кое-как наше Хозяйство. Потом отец, окончательно потеряв голову от тоски по матери, женился на такой же, как он, многодетной вдове, и мы, как мышата из разорен­ ного гнезда, разбрелись в разные стороны. Нас разобрали в пастухи более богатые родственники, а давно го- * ворится, что своя палка больнее бьет. От чужого хоть убежать можно, а от родного не убежишь — ты в его полной воле, как ухват для посуды. На словах многие называли родственником, а когда работать за­ с тавя т— хуже лошади или вола, взятых напрокат, станешь. Пасешь овец, телят, заготовляешь топливо и таскаешь его на своей, покрытой одними лохмотьями, спине. Летом я выбирал дела вдали от дома — хоть уши от ругани от­ дохнут, зато если приходилось день провести в аале — чего только не услышишь! Старушки, глядя на тебя, причитают: — Ой, горе, ой наказанье божье! Ой, как тяжко смотреть на этих сирот! Встанет — сзади сверкает, сядет — грудь оголится! Ой, оммани! Ой, срам какой!.. Эти разговоры насквозь просверливают и без того раненую печен­ ку твою. Уж лучше подальше быть от людских глаз: плакать захо­ чешь — плачь, спеть захочешь — пой. Ой, как хорошо бродить одному за скотом по пустынной земле!.. Журчит ручеек в тени высоких тополей, птицы поют, скалы, нагретые солнцем, струят марево. Приникнешь к земле и чувствуешь, что она то­ же дышит, поет, живет... Есть у меня заветные места, которыми я не могу налюбоваться. Обычно я пасу овец возле старой лиственницы, забираюсь на нее за серой для жевания. Где-нибудь близко от вершины сядешь на суку, осмотришься... На равнине за лесом скачет крошечный всадник, кажет­ ся, конь его вот-вот оторвется от земли и полетит. Поднимаешь голо­ в у — высоко над тобой кочуют облака. Вообразив их журавлями, я ста­ ну пересчитывать перья, запрокинув голову. Моя лиственница сдвинется, поплывет в сторону от тучек, мазнет вершиной по небу. — Ой-ой! — крикну я,— Какой хитрый мой верблюд, пока я глядел вверх, он начал шагать! Цок, цок! — я прикажу лечь своему верблюду и гляну вниз. Овцы мои, насытясь утренней росистой травой, лежат тут же в те­ ни на берегу ручейка. Козлята бегают по сваленным бурей стволам, бодаются, весело играют. Закроешь глаза, прижмешься к лиственни­ це — спокойно тебе и хорошо... Как-то на исходе лета к юрте моего хозяина подъехали гости. Мужчина в белом чесучовом халате и зеленой опояске из тончайшего шелка, в идыках на толстой подошве из черного моренного хрома с замшевым зеленым кантом. На опояске висели резные украшения. Два ножа с тонкой серебряной чеканкой на рукоятках и ножнах, с боков но­ жен были прикреплены две палочки из слоновой кости с серебряными наконечниками. На цепочке висело огниво, тоже в дорогом футляре, к огниву была прикреплена океанская раковина удивительно нежной ок­ раски. Остроконечная высокая шапка гостя была оторочена черным соболем, расшита золотом, наверху — красная шишка, на спину спуска­ ются две красные ленты. Мужчина слез с коня, отвязал от седла желтый кожаный кугерчик с тисненым рисунком и, держа его в протянутых ладонях, переступил порог юрты. — Амыр-ля! — приветствовал он хозяев, слегка поклонившись. — Мир и вам,— отвечал хозяин.