Сибирские огни, 1965, №10

Это был все тот же невозмутимый, понятный до последней мысли Рудак, с которым училась в первом, шестом, десятом классе. Целую вечность знала она, как поднимал он плечи, приходя в недоумение, гром­ ко смеялся шутке, презирал чувствительность и добрел глазами, если Дина отдавала кому-то последнее. Она еще помнила, как сердито крас­ нел он, неважно ответив урок, помнила первый его «взрослый» костюм (они, девчонки, радовались за своих мальчишек!). Тогда Рудачок выгод­ но отличался от других умным чернявым лицом и веселым положитель­ ным нравом. Посвяти он себя научной, исследовательской работе, добился^ бы дельного. Но втянулся в военную службу, привык к дисциплине, субор­ динации, своему званию и положению, лечил госпитальных больных, •ездил в дивизию, и на всякие фантазии его просто не хватало. Но как, переезжая с места на место, Дина видела, что жизнь с каждым годом организуется легче и умнее, так и тут не теряла надежды на перемену к лучшему. Сейчас она ахнула: выходило — дело вовсе не в обстоятельствах, не во времени или опыте, а в закваске человеческой. Она принесла журнал и, словно всматриваясь в судьбу Федора Ме­ зенцева, разглядывала фотографию. Если бы не приспущенные веки — будто весь в прошлом и знает такое, чего не всякому понять, ей и сейчас не различить бы за плотным большим лицом, устало сосредоточенным, застывшим маской скорби, то молодое, исступленно суровое и вместе с тем нежное (кажется, от белого шрамика на подбородке) лицо. Рудаков через стол поглядывал в журнал, а больше на жену, и губы вроде подрагивали от усмешки. — Ты попробуй расширить глаза, легче узнаешь. Я всегда так де­ лаю, когда хочу представить кого то молодым. — Ах, в этом разве дело? — Она уничтожающе прищурилась, по­ давляя невольное смущение. («И как еще удержался от своей глубоко­ мысленной остроты: «Время — оно ядовитый микробишко!») До чего ее бесило в нем всегдашнее выражение, как бы говорившее: «Ну, чего ты рыпаешься? Никуда ты не денешься и не делась бы от ме­ ня». Она и не рыпалась. Но кто знает, как повернулась бы жизнь, если бы... Ах, тогда ее пронизывала значительность этого человека. Его вет­ хая обмундировка так странно сочеталась со строгой графичностью черт, волей в глазах, даже с жестким абрисом рук и... и мужественной чисто­ той сердца. И так славно путалась правда и выдумка в словах Соловье­ ва. Возможно, и работа у академика Збарского тогда была всего лишь мечтой Федора. Вспоминалось, как в вагоне постепенно теплел, отходил Федор, и ■сейчас это служило самым большим доказательством того, что перед тем перенес. Й будило чувство, схожее с гордостью: она первая несла ему радость на родной земле! Казалось, он, наконец, отыскал ее, чтобы для чего-то очень важного, до конца и начистоту, рассказать о себе. А она уже отлично умела сов­ мещать точки, плоскости, находить родственные соответствия полей и строить перспективное изображение методом проекций. Оно-то, видно, и обеспечивало максимальную наглядность жизни Федора Мезенцева в плену: побег из одного лагеря, поимку, перемеще­ ние в Штутгоф, круговую поруку узников, их испытанную огнем чело­ вечность. Тайком кормили они попавших в лагерь детей, а изверги выпи­ сывали из ревира «доходяг», вытряхивая из белья (до того света ру­ кой.подать!); некий Мейер враз укладывал сотню несчастных; гунны, почище всех виденных, возвращались с охоты на человека к палке