Сибирские огни, 1965, №10

Застиранная гимнастерка выдавала костистый торс, большое лицо, несмотря на худрбу и остроту скул, выглядело сильным, ежик волос по­ терял звероватость, топорщился по-мальчишечьи — Дину кольнуло ка­ кое-то даже обидное чувство. — Рассказывай, рассказывай, Соловей! — трепал он по колену при­ ятеля. «Соловей» — молодой мужчина примерно тех же лет, в темном от­ лично сшитом костюме, накрахмаленной сорочке, тонкий и вальяжный, ехал в Москву продавать песенки одной известной, щекотного жанра певице. Это он фамилию носил — Соловьев. — Еще не седой! — предупредительно выставил он палец, и тут уж сомнений не оставалось, что композитор Соловьев обещающий и в бу­ дущем своем уверен. Жизнь композитора жаловала. Всю войну просидел под Ленингра­ дом на службе ВНОС, стоически удерживаясь на нижних ступеньках военной лестницы. Зато в первую же демобилизацию сумел вернуться в свое искусство. Его жена, судя по одной фотографии, была эффектная женщина, по двум другим — способная мать. Товарищ слушал задумчиво, твердые губы все еще разводила за­ ставшая врасплох приятность встречи, крупные веки почти прикрывали глаза, будто созерцал про себя непостижимую игру обстоятельств. — А ты чего не женишься. Тедди? — спросил Соловьев, укладывая поудобней в карман свое семейное счастье и с заметным любопытством оглядывая этого Тедди. Тот усмехнулся лениво: — Да все времени нет.— И пообещал:— Мне бы отпуску недельки две, обязательно женился бы. Вот тут уж Дина злорадно хмыкнула. Спрыгнула с полки и, схватив полотенце, громыхнула дверью. В ее отсутствие в купе что-то произошло. Самонадеянный Тедди си­ дел, отвернувшись, барабаня пальцами по столику. Соловьев ежился, словно прибитый, и ошалело посмотрел на Дину, когда она, ни на кого не глядя, полезла к себе наверх. — Ты не знаешь, Тедди, отчего твоя соседка такая сердитая? — спросил он медленно — похоже, только долг галантности заставил. Тедди раскрыл глаза. Они оказались серыми и колкими: — Вы почему такая сердитая? Можно было отвернуться в окно. Но в глазах тех стояло столько холодного, насмешливого всеведенья — словно горсть рассыпчатого сне­ га бросили в лицо! — А у меня от хвастовства под ложечкой сосет! — Это про что? — Про две недельки! — Она облокотилась, смотря вниз,— Не прав­ да ли, только две? И любое самое честное, самое нежное, самое гор­ дое,— подкинула она словечко — с е р д ц е свернется в вашей мужест­ венной ладони? Ах, Геркулес! Покоритель. Аттила двадцатого века!— ее возмущенье все больше прорастало издевкой, расцветая пятнами на ще­ ках,— О, мужчины, грядите... Вам все доступно в послевоенном бедст­ венном положении женского племени! — И, кажется, с бесконечной бабьей горестью:— До чего вас избаловала война! — Вы д-думаете? — вопрос прозвучал предостерегающе. — Впрочем, может, вам самое гордое-то... и не надобно? — Вот так-то, Тедди! — Соловьев с своевременной дипломатично­ стью сделал развеселый пасс рукой.— Жизнь остается великолепнейшей