Сибирские огни, 1965, №9

— Вон как! — воскликнул тесть, толкнул запертую дверь и вернул­ ся к Кузьме.— Так. Ну-ка дай еще закурить. Так ты, значит... хэх! Ты поэтому и кукуешь тут сидишь? — Ну да. — Понятно. Клюкой не попало? — Нет. — Мне клюкой попадало. Один раз погулял, значится, в ОбрезцоЕ- ке с кралей, ну — донесли, конечно. Являюсь — подарок купил дуре та­ кой — она меня рраз!... по спине клюкой. У меня аж в глазах засвети­ лось. Чуть не убил ее тогда. Подарок пропил, конечно. Ты к Марье-то на самом деле случайно? — Конечно. Никаких у меня мыслей... таких не было. — Мда-а... У нас — так. Вообще-то, с Любавиными лучше не свя­ зываться. — Я и не связываюсь. — У нас — так, Кузьма. Придется на сеновале переспать: сегодня с ними не столковаться. Я сейчас тулуп вынесу — ночуешь, как барин. — Я к Федору пойду переночую. — Не ходи. У Феди Хавронья — ботало: завтра вся деревня знать будет. «Верно ведь!» — подумал Кузьма. — У меня тулуп хороший, не замерзнешь. А главное: не тоскуй. Ба ­ бы, они все такие. — Да я не тоскую.— Кузьме действительно сделалось легче. Все-та­ ки золотой человек, этот Николай.— Стыдно только. — Стыд — не дым, глаза не ест. Сейчас вынесу тулуп. — Спасибо. Николай постучался. Тотчас — словно этого стука ждали — из сеней спросили: — Кто там? — спрашивала Агафья. — Я,— откликнулся Николай. — Ты один? — Нет, с кралей,— сострил Николай. Агафья открыла дверь. Николай вошел в избу. Не было его доволь­ но долго. Потом он вышел в тулупе внакидку, сказал негромко: — На. Там, значит, такие дела, одна ревет, другая вся зеленая сде­ лалась от злости. Иди. Завтра будем как-нибудь подступаться. Кузьма взял тулуп и пошел к сеновалу. Ночь была темная, холодная. Высоко в небе зябко дрржали крупные яркие звезды. Тишина. Ни одного огонька нигде, ни шороха, ни скрипа. Только, если хорошо вслушаться, можно уловить далекий ровный шум реки. Кузьма еыгреб в сухом сене удобную ямку, лег, накрылся тулупом, вытянулся. Он устал за день, издергался. Сейчас было тошно. Самые разные мысли ворошились в голове, и не было сил прогнать их. Дума ­ лось о Марье, о Николае, о Клавде, о дочери своей, о Яше, опять о Ма­ рье... О ней — все время. Лежит теперь Марья, мучается, милая. Родная ты, родная, добрая... «Вот тебе и любовь, елки зеленые!.. Одно мучение». Из края в край по селу прокатился петушиный крик. Потом опять стало тихо. Только далеко-далеко, на другом конце деревни, шумит река, да а углу двора хрустит овсом лошадь, да жует свою бесконечную жвач­ ку и глубоко вздыхает сонная корова. Вдруг сеничная дверь тягуче скрипнула и чьи-то шаги едва слышно зашуршали по земле. Кузьма приподнялся, высунул голову в пролом