Сибирские огни, 1965, №9

В круговращенье непрестанном часы. В полете неустанном. И равномерно, постоянно, во всех галактиках текут, во времена, как в океаны, стекают капельки секунд... Халат взвивается, крылатый, в больнице ветер от халата,— Маховиков спешит в палаты, к истосковавшимся ребятам, родной, носатый, волосатый, весь — избавленье, весь — движенье, их дед Мороз, их добрый гений. Берет он на руки детей: — Ах вы, мои... А между тем, часы не повернут обратно, и смерть гребет, гребет лопатой в глубинах трубчатых костей... Лежит один от всех отдельно, в стерильной белизне постельной, в палате, как фонарь, стеклянной, лучами солнца осиянной и освеженной кислородом, со специальным фильтром-входом,— мальчишка, худенький до жути. В нем жизнь и смерть, на перепутье его смолкающее детство... Но ближе к смерти. Не забудьте у входа в бокс переодеться, наденьте марлевую маску — четырехслойную повязку, чтоб не смогли коробку бокса извне атаковать микробы — стафилококки, стрептококки, менингококки, пневмококки, бациллы скепсиса и злобы, корыстолюбия и склоки. Не слишком-то замысловата мечта врача об идеале: он стал богатым! Он завален, как бог, горами непочатых, малодоступных препаратов, полмесяца назад открытых, непостижимо дефицитных. Вот был бы мир организован.