Сибирские огни, 1965, №9

Писателю необходимо понять, как ф а­ шизм пробрался в душу обыкновенного немца-ремесленника, крестьянина, рабочего, интеллигента, наконец, среднего бюргера, как пробрался и на чем держится. Автор изучает документы, слушает ра­ диопередачи, допрашивает пленных. Он на­ блюдает демагогическую изворотливость врага, ловко играющего на национальных, человеческих чувствах подданных третьего рейха и использующего промахи нашей про­ паганды. Воочию видишь, какую толщенную сте­ ну лжи и демагогии возведенную вокруг германской армии, долж на была таранить наша контрпропаганда, какого труда, каких усилий это стоило, как легко было, посчи­ тав всех немцев фашистами, умы ть.рукп И возложить надежды лишь на уоеждающую силу огня и стали. «Три тире» — книга о подвиге, совер­ шенном нашей армией во имя народа Германии, подвиге, который остался бы донкихотством, не поддержи его сами немцы. Гитлер немало преуспел в запугивании и растлении народа Германии. Никакой напи­ ток так не пьянит, не горячит, как нацио­ нальная лесть, особенно, если распивать его под победный гром меди, рев репродукто­ ров, выкрикивающих названия поверженных городов и стран. Тём большего уваж ения достоин тот, кто и в такие минуты сохраняет ясность голо­ вы, твердость в ногах. Книга Д. Щ еглова убеж дает — такие были, раскрывает и объ ­ ясняет их судьбы. Размыш ляя над судьбой антифашиста Франца Габерля, Д. Щеглов пишет: «Я всматривался в сизые туманы ранне­ го рассвета и думал о событиях вокруг, о сложных и печальных судьбах и о том, к а­ кое моральное богатство мы несем в себе — чувство интернационализма! Д а, именно! Несмотря на страшные события вокруг»... * ** Л ермонтов, описывая финал дуэли Груш- ницкого и Печорина, произносит фразу: «Когда дым рассеялся, Грушницкого на площ адке не было». Нередко при чтении повестей и романов о войне на ум приходит эта фраза Страницы таких повестей и ро­ манов окутаны дымом сражений, и когда книга прочитана, дым рассеивается. Но все ли недавние знакомцы остаются «на пло­ щадке», а те. что остаются,— как они вы­ глядят при свете сегодняшнего дня, спустя годы после сражений? Капитан Пахомов из повести И. Вино­ градова «Ш агай, капитан!» добросовестно выполняет свои обязанности офицера-по- литработникя и, когда требуется, умеет бросить «даж е что-нибудь подбадриваю ­ щее». Ему не чуждо ничто человеческое, его посещают мысли о ж ертвах, о славе, о будущем; он влюблен в девушку — медичку Вареньку. К апитан П ахомов имеет все основания рассчитывать на наше сочувствие. Однако когда хочешь ему посочувствовать, разде­ лить его горе (в конце повести Варенька гибнет от враж еского сн ар яд а), твоя дру­ жески протянутая рука повисает в воздухе. Едва дым рассеялся, герой исчез. В озвращаеш ься к мыслям, чувствам, по­ ступкам Пахомова в надежде разгадать се­ крет его исчезновения. Но всякий раз, когда мы, уцепившись за обрывок мысли, пытаемся распутать клу­ бок, выясняется, что клубка, собственно, и нет. Мысль никуда не ведет. Пахомов лишь изображ ает задумчивость, беспокойство, изображ ает наивно, картинно. И, пожалуй, таков же Пахомов в любви. «Ему самому хотелось бы идти с нею. Идти по темной и малолюдной фронтовой дороге, свободно, без оглядки разговари­ вать, а потом, назло немцам, назло всему мировому злу, может быть, и посидеть ради озорства на засыпанных снегом бревнах в нейтральной зоне между двух боевых ли­ ний, поскольку сейчас нет другого, более укрытого места». Ну какому влюбленному придет ф ан та­ зия «назло всему мировому злу» миловать­ ся с возлюбленной на нейтральной полосе? Минутами капитан Пахомов зам ечал: ведет он себя несуразно, черт-те что несет. Но уж е удерж аться не в состоянии. «Он понимал, что болтает глупости, но не мог остановиться. Д а и не хотел он бес­ прерывно контролировать себя. К черту это­ го внутреннего контролера и — да зд р ав ­ ствует радость! Д а здравствует счастье!..» Бесконтрольное словоизвержение, лозун­ ги во славу радости и счастья доводят П а ­ хомова до состояния, близкого к невменяе­ мости. На вопрос часового «Кто идет?» — бравый капитан с ошеломляющей самокри­ тичностью отвечает: «Дурак идет!» Но не всегда агрессивная литературщ и­ на побеждае! столь безоговорочно, бывает, что повесть или роман несут на себе следы борьбы между ней и отбивающимся писа­ тельским «я» Борьба эта может охватить многие компоненты книги, начиная стили­ стикой и кончая системой образов. Все не равноценно, все разнится первоистоками, происхождением. В романе А. Злобина «Самый далекий берег», о стилистической, о сюжетной не­ ровности которого уж е шла речь, один под­ ле другого стоят герои с далеко не одина­ ковыми данными для самостоятельной ж и з­ ни в читательском сознании. После «Самого далекого берега» сохра­ нится в памяти Сергей Шмелев, человек внутренне насыщенной сдержанности. Если писатель хотел вы звать сочувствие к Эдуарду Стайкину и лейтенанту Войнов- скому, он этого добился. А вот запомнить их вряд ли удастся. Они сольются с анало­ гичными фигурами, знакомым по другим книгам о войне. Мы уж е не раз встреча­ лись и с юношески чистым лейтенантом, который преодолевает собственное недоуме