Сибирские огни, 1965, №9

эпопею, К- Симонов еще более усилил ощ у­ щение сконцентрированности избранных им и суверенно выделенных ситуаций, проблем. Что ж, ситуации и проблемы того стоят. Книги о войне, написанные в последнее десятилетие, обращ аясь к отступлению 1941 года, датируют его истоки мрачными днями 1937— 1938 тодов. Т акая объективная обу­ словленность явлений, если она уловлена писателем в человеческих душах и личных судьбах, обретает неожиданную выразитель­ ность, обнаруживает новые свои грани и знаменательности Роман Г. Бакланова «Июль 41 года» и напечатанная в воронежском ж урнале «Подъем» повесть Ю Гончарова «Неудача» берут несколько необычные для нашей лите­ ратуры фронтовые коллизии. У Г. Б ак л а­ нова летом сорок первого наступает целое соединение, у Ю. Гончарова, который опи­ сывает бой, разгоревшийся ровно год спу­ стя, свежую, едва подтянутую из тыла ди­ визию с ходу бросают в атаку, и она сразу < ж е фактически перестает существовать. В том и другом случаях операции локальны, недолги, не слишком для своего времени х а­ рактерны. (У Ю. Гончарова нехарактер- ность в том, пожалуй, что он нарушил одну из традиций, укоренившихся в нашей лите­ ратуре: увязывание неудач 41-го года с де­ лами 37-го — это уже обычно, а вот каса-. тельно неудач 42-го года такой определен­ ности нет, тут чаще всего все сводится к численному превосходству противника в из­ лучине Дона) Г. Бакланов, судя по всему, умышленно пошел на диспропорцию между действием и анализом, отдавая предпочтение последне­ му, руководствуясь неуклонным в военном деле принципом: сосредоточить силы на на­ правлении 1 лавного удара. И наставника выбрал соответствующего. Он шел по сто­ пам Л ьва Толстого, перенимая толстовское искусство сочетать батальную живопись с психологическим рисунком, искусство тон­ чайшего выявления противоречивых причин грандиозных событий и едва приметных д у­ шевных движений. Если бы существовал термин «роман- раздумье», он, как нельзя более, подходил бы к «Июлю 41 года», где автор предпочи­ тает «останавливать мгновения» не дейст­ вий героя, но мыслей его. Г. Бакланов, во­ преки обыкновению, долж ен был выбрать героев с разных, в том числе и более высо­ ких, ступеней армейской иерархии. Он не­ редко останавливается на тех ступенях, ку­ да еще долетают снаряды и мины, но где уж е вырабатываю тся решения, определяю ­ щие не только участь тысяч солдат, целых частей и соединений, но и способные по­ влиять на ход дел в масш табах значитель­ ного участка фронта. Преж де чем дивизии генерала Щ ерба­ това были сокрушены враж еским натиском, их солдаты изведали счастье наступления: захватили пленных, освободили кусок род­ ной земли, а иные, охваченные уж е забытым азартом косьбы, прошлись по колосящемуся полю, оставляя по себе ж елтоватую стерню* И потому, что люди могли, умели на­ ступать, особенно горестно сознание: опе­ рация щербатовскоги корп уса— лишь част­ ность, ее последствия незначительны для общего положения, не соизмеримы с у тра­ тами. Споры задним числом о том, как сло­ жился бы ход военных действий, «если бы...», стоят немного. Оставайся к началу войны на своих постах Тухачевский, Якир, Уборе- вич и тысячи других «врагов народа» с «ромбами» н «шпалами», дело, надо пола­ гать, приняло бы иной оборот. Но насколь­ ко иной — гадагельно. Безотносительно к нашим ошибкам, просчетам, к беззакониям, совершавшимся в нашей стране, гитлеров­ ская армия была едва ли не опытнейшей, мощнейшей, совершеннейшей в мире. Г. Бакланову в его романе важ но понять не «что было бы, если бы...», а почему было именно так, как было. И. еще: какова сте­ пень оправданности ж ертв в обстоятельст­ вах, сложившихся при наступлении корпуса Щ ербатова. Собственно, это две плоскости одного вопроса. И роман достаточно убедительно показывает, что тянущиеся из довоенного времени причины неудач становились неред­ ко причинами, обуславливающими цифру потерь. Хотя сказывались они теперь иначе и действовали зачастую уж е не непосред­ ственно, а своими последствиями, результа­ тами и порождениями своими. Не исключено, что деятель, место кото­ рого занимал ныне Командующий армией генерал Лапшин, обладал не более высоки­ ми, чем тот, полководческими качествами. Но само устранение этого человека и стре­ мительное возвышение Лапшина, все, со­ путствующее устранению одного и возвы ­ шению другого, благоприятствовало превра-, щению Л апшина в то, во что он превратился. Человек по натуре недалекий и неталант­ ливый, он уверовал в свою незаурядность (а как ж е иначе объяснить себе собствен­ ную головокружительную карьеру?), проник­ ся горделивым сознанием причастности к некоей мудрости, не доступной другим. Однако вера в себя не была у Л апшина цельной и стойкой. С первых дней войны его посещали сомнения, неуверенность, под­ час охваты вала паника. Эти внутренние ко­ лебания, умственную пассивность Л апшин маскировал резкостью, упрямством, началь­ нической безапелляционностью тона. Чувство исключительности, дававш ее Лапшину силу преодолеть природную нере­ шительность, питалось безграничной верой в непогрешимую мудрость другого челове­ ка, которому он был обязан своим возвы ­ шением, который воплощал для него все мыслимые достоинства, в том числе и от­ сутствующие у Лапшина. В глубине души Лапшин допускал возможность ошибиться, с ним могло такое стрястись. Но с т е м — никогда. И эта возможность возмещ алась ощущением своей близости к н е м у , по­ стигшему все и вся. «Он сознавал себя здесь