Сибирские огни, 1965, №9

К р и т и к а В. Кардан ЧЕТЫРЕ ПЛЮС ДВАДЦАТЬ (Заметки о современной военной прозе) Широко известны слова В. Белинского •о том, что люди вопрошают и допрашивают прошедшее, дабы оно объяснило им настоя­ щее и намекнуло о будущем. О тделенная от нас двадцатилетием Ве­ л и кая Отечественная война на нашей пам я­ ти, на наших глазах стала прошлым, исто­ рией; значит, и в ней вызрели некоторые объяснения настоящего. Но они, такие объ ­ яснения, не л еж ат на поверхности, добрать­ ся до них нелегко. Всякий раз предстоит заново отправляться в путешествие, торить себе дорогу, не надеясь на элементарные ответы , прямые аналогии. И нельзя доп ра­ ш ивать с чрезмерным пристрастием, зад ав ая вопросы, иг надо торопливо подсказы вать ответы. История требует, чтобы муд­ ро и бережно распоряж ались ее богат­ ством. Обо всем этом приходится напоминать, так как некоторые прозаики, рассказы ваю ­ щие о войне, не всегда, не сразу находят в себе достаточно сил и муж ества предпочесть подлинную правду книжным реминисцен­ циям. А нередко случается так: вполне д о­ стоверная фактическая основа сама по себе, а литературны е наслоения сами по себе. Словно в стакане, наполненном водой и мас­ лом, не образовавш ими раствор. Военный м атериал, казалось бы, самой природой своей уж е предназначенный и подготовленный для того, чтобы стать пове­ стью, рассказом, романом, на самом -то деле на редкость неподатлив, на редкость устой­ чив против апробированных приемов белле­ тризации П реж де чем написать «Убиты под М о­ сквой», К. Воробьев написал повесть «Крик» и рассказ «Г уси лебеди». В сих двух, осо­ бенно в небольшом рассказе, столько на­ кручено и напридумывано, что собственно дл я войны не осталось места. В повести «Крик» любовь призвана воз­ высить грубую фронтовую действительность, оттенить трагедийность ее. Р ад и достиж ения этой цели автор прибегает к эффектному ходу, который, коль судить без скидок и поблаж ек, принадлежит к числу, так ска­ зать, запрещенных. Он начинает повесть эпизодом гибели Марины, натуралистиче­ ским эпизодом, поданным не без претензии: «Когда я услыхал этот тягучий жаркий крик — «Серге-ей!» и оглянулся, под ее но­ гами возник кусок взрыва В нем, как в з а ­ рослях краснотала, развевались и летели концы ее черной шали, летели полы тело­ грейки, серые валенки, протянутые ко мне руки, летела вся она, и я не проследил ее падения, потому что зажмурился. И вот уж е много лет она не падает перед моими глазами. Она как бы повисла в воздухе вме­ сте со своим криком, и если я не напишу об этом, ей никогда не достичь земли...» Следует ли так «красиво» играть чело­ веческой смертью, превращ ая ее в явно л и ­ тературный прием, долженствующий «схва­ тить читателя за горло»? Вопрос этот, пож алуй, можно адресовать не одному К. Воробьеву. Натуралистическое заигрывание с военными кошмарами очень приманчиво Оно создает иллюзию автор­ ского бесстрашия и завораж ивающ е дейст­ вует на читателя, преимущественно неиску­ шенного. Однако действует не совсем в том направлении, о каком, надо полагать, меч­ тал писатель. Оно, особенно поначалу, леде­ нит душу, парализует мысль, ослабляет вос­ приятие идеи, ради которой, видимо, и со з­ давалось произведение. Повестью «Убиты под Москвой» К. Во­ робьев отве!ил на поставленный несколькими строками выше вопрос. Н овая повесть К. Воробьева интересна и сама по себе, и как своеобразное отрицание прежде им на­ писанного о войне. Уж здесь, казалось бы, такие возможности стращ ать и потрясать — в первых ж е боях гибнет отборная рота кремлевских курсаню в,— что лишь дер­ жись! Но повесть создана со строгостью и самоограничением, столь ж елательным , ко