Сибирские огни, 1965, №9
Когда в город приехал известный конферансье, Сашка с ходу з а помнил его пародии и потом прочел их на вечере, это было уже в инсти туте; как Сашке аплодировали, как его вызывали! Пародии в самом де ле были очень смешны, а интонации Сашка тоже отлично запомнил. Но все еще только начиналось. Сашку разыскал артист из филар монии; пожилой, болезненный, тихий, он называл Сашку на «вы» и при гласил к себе в гостиницу. Сашка волновался, в голове стучало, когда он поднимался на лифте и шел по ковру... Артист попросил, «если не затруднительно...», эти самые пародии,— «плохо с репертуаром, знае те...». Еще была там женщина, ярко намазанная; Сашка слышал, как женщина сказала за его спиной: «Интересный мальчик...» Он завидовал. Больше всего на свете он боялся обыкновенного. Зависть к этим людям, к их необычной жизни стала расти в Сашке, как тесто, которое начинает вылезать из кастрюли,— кажется, тут уж никак не справиться с ним. Сашка побежал в гостиницу; артист укладывал чемодан, спешил, ему было некогда; он сразу понял все и торопливо сказал; «Боже мой, да что вы... Боже мой, ведь нас любой хам возьмет да обругает,— хал тура... А вы скоро инженером станете, юноша... Вещи делать будете...» Сашка даже головой замотал, вспомнив об этом, и зло всадил топор в дерево; лопасть уже намечалась, правда, вся в лохмотьях; он поднялся и пошел к воде. — Топиться? — поинтересовался Кургашов. Сашка посмотрел,— со старика лил пот; старик держал комель бревна, которое Игорь осторожно подтесывал. Сашка отмахнулся, подо шел к воде и попробовал ее ногой. Потом уж он ничего не мог поделать с собой — ни когда был сту дентом, ни впоследствии, начав работать. Много еще было гастролеров, и таких, которые сторонились Сашки, и таких, что становились его прия телями. Дежурные в гостинице уже знали его; когда Сашка уходил на рассвете и они открывали двери,— замком служила палка от швабры,— Сашка только говорил привычно: «Благодарю, мамаша...» Пикники ка кие-то были, где пьяный Сашка бегал от одного рыбака к другому, вы хватывал удочки и кричал: «Хочу закусить селедочкой! Хочу закусить селедочкой!» И еще какие-то скандалы, и обиды, и еще разное... Сашка замотал головой, вошел в воду и, нагибаясь, начал плескать на грудь и на плечи. Ладони перестали быть деревянными,— проклятый топор, вот наказание! — затем Сашка умылся, и все как рукой сняло. В лицо Сашке светило солнце, оно уже начало опускаться, но было еще жарким, как днем. От воды не стало холодно, капли, стекавшие по груди и рукам, были теплыми. Прямо между Сашкой и солнцем вода сверкала, а по сторонам казалась более темной, и там чувствовалась глубина. Кое-где в горах белел снег; много ниже начиналась тайга. Еще ниже — скалы. Вдали вода переходила в небо, а скалы там словно висели в воздухе... Сашка подумал о том, как здесь красиво и как здорово, что они поехали, и вообще все всегда будет отлично; и надо жить, и брать от жизни, что только можно: и солнце, и воду, и все... Хо рошо Игорю, с ним тут Ольга, вот везет человеку!.. Сашка вспомнил о жене. Он женился на дочери художника, автора нескольких традиционных картин. Жена любила Сашку. У нее были особенные глаза: длинные, с чуть приподнятыми уголками, и брови тоже
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2