Сибирские огни, 1965, №8

Кузьма почувствовал, что на какую-то долю секунды у него з ак р у ­ жилась голова... Сдвинулись с места окна, дверь, Марья... Он перестал понимать, что, собственно, происходит? Ночь, никого нет, сидит у стола Марья — совсем близко, в белой застиранной кофточке... смотрит на не­ го. Может, это все-таки сон? Он напряг память и вспомнил, о чем он с ней говорил: о ее муже. Нет, не сон. — Не отпустишь? — Нет. Марья з апл ак ал а и сквозь слезы тихонько запричитала: — Д а как же я теперь... Хороший ты мой, отпусти ты его. Пожалей ты меня... Ну, куда же я одна-то? У нас ведь скоро... Не виноватый он совсем... Кузьма не знал, что делать. Уйти бы сейчас отсюда — лучше всего. Но как же уйдешь? — Не плачь. Не надо... Что уж ты так? — Как же мне не плакать, Кузьма? Д а я в ноги тебе упаду! Она действительно брякнулась Кузьме в ноги. Тот подхватил ее под руки, поднял. — Не плачь... Перестань. Не надо плакать. Никогда еще лицо ее не было так близко — так невероятно, неожи­ данно и страшно близко. Оно было мокрое от слез, измученное ранней тревогой — и все-таки красивое, самое дорогое. Кузьма закрыл глаза, резко отвернулся. Отошел, как пьяный, к ок­ ну... Сел на подоконник. — Уйди, Марья. Тяжело. Уйди. Егора отпущу. * * * На рассвете пошел дождь. Зашумел ветер. В стекла окон мягко сыпанули крупные редкие капли. Потом ровно и сильно забарабанило по железной крыше. Запахло пылью и старым тесом. Дождь шумел, гудел, хлюпал... Множеством длинных ног своих от­ плясывал на крыльце... Звонко и весело лупил по ведру, забытому на колу. Под окнами журчало и всхлипывало. Казалось, настроился надол ­ го. Но кончился он так же неожиданно, как начался. По мокрой листве бойко пробежал ветер, и все стихло. Только с карнизов срывались капли и шлепались в лужи. Утро занималось ясное, тихое. В синее вымытое небо из-за горы вы­ катилось большое солнце. Мокрая земля дымилась теплой испариной и дышала, дышала всей грудью. ...Поздно вечером Ефим Любавин вошел во двор к Егору. С любо ­ пытством, долго разглядывал разбитую дверь, потом открыл ее и, не входя в избу, позвал: — Егор! Ты дома? — Дома ,— откликнулся Егор. — Выйди, покурим. Егор вышел, обирая с черной рубахи мелкие кудрявые сгружки. Сели на бревно около конюшни. — Схоронили? — спросил Егор. — Схоронили. Чего ж не пошел? — Не могу я его видеть... такого. — Там было дело,— вздохнул Ефим.— Мать водой отливали. Егор скрипнул зубами, нагнул голову. — Белый лежит... хороший,— рассказывал Ефим.— Прямо верба вербой. Большой какой-то исделался сразу.