Сибирские огни, 1965, №8

бывает долго в тени и по выходе получает неравнодушную прессу. Таков роман Анве­ ра Бикчентаева «Я не сулю тебе рая» (№ 4, .5) — по виду типичное творение «молодой прозы». Герой в начальных главах — изби­ тый образ рефлектирующего мальчика, свы­ сока поглядывающего на взрослых. Тонко пародируя безграничную самонадеянность, прозаик затевает спор с модными беллетри­ стами. Разумеется, повествование от пер­ вого лица, обязательный отъезд юного скеп­ тика из родительского гнезда. И тут неожи­ данная интонация: парень делает это не по своей воле. Ему навязывают самостоятель­ ность! «Честно говоря, мой отъезд — мамина- причуда. Мама, хорошая и наивная, хочет всей душой, чтобы я «хоть немножко пожил самостоятельно». Кто-то уверил ее всерьез, что стоит мне поработать на стройке или заводе, и я сразу наберусь ума». На первых порах Хайдар без конца, рисуясь, уничижа­ ется, подчеркивает свою антиобщественную суть: «я — не думающий человек»; инициа­ тивы, которой ищет в нем комсорг, «не на­ блюдается. Просто не хочется быть энтузиа­ стом, и Есе»; «Я — парень простой в том смысле, что рядовой» и т. д. Не менее тра­ диционно выглядят поначалу и легкомы­ сленные поступки хлопца. Встретил краса­ вицу крановщицу Айбику. Обидел из-за Нимфочки, старой подружки, девочки весь­ ма современной. Айбика ушла, окликнул — не оглянулась. «Ну и шут с ней!» Какая-то легкость, безответственность отношений с людьми. Рядом с внутренней потребностью добра и правды — примитивизм борьбы. Побил негодяя — забрали дружинники. Вы­ ручила Айбика: поцеловала при всех, на­ звала женихом. Отпустили незадачливого. Он молчал, «события развертывались как-то помимо его воли». Вот на этой-то, несколько утрированной под шаблон основе автор разворачивает кар­ тину преображения характера, раскрывает истинное лицо героя, завязывает необычный сюжет. Иронические ноты своеобразно спле­ лись с темой моральной красоты человека. Парень работает на химическом комбинате, строит новый цех, растет, совершенствуется, умнеет под воздействием среды и с детства заложенной тяги к справедливости. Хайда­ ру органически претят пошлость, корысто­ любие, цинизм. Возникает мотив прозрения, переоценки фальшивых ценностей. Хайдар сравнил себя с жуланом — птицей, лишен­ ной собственных песен, поющей с чужого голоса. Во время аварии погиб слесарь До- минчес, обрусевший испанец. Хайдар тер­ зается: виноват он в смерти друга или нет? Выходит, тоже виноват, как и другие. И вот, глядя на почерневшие губы Доминчеса, сказал себе: «Довольно, парень, чертоломить в жизни. Пора взяться за ум». Но, пожа­ луй, не решил бы Хайдар Аюдаров трудной задачи самоусовершенствования, если бы не чистая, самоотверженная Айбика. Девушка помогла ему понять себя и придала их роб­ кому чувству высокий смысл. Айбика — доб­ рый гений Хайдара; подобно красавицам Тычинина и Гребенюка, она способствует духовному обновлению избранника — пово­ рот, неведомый «корифеям» «молодой про- .зы». Теплые заботливые отношения между людьми оказываются необходимыми и в любви. А ведь как часто у молодых прозаи­ ков превозносится высокомерие. Он (или она) становится в позу законодателя чувств, грубит, унижает партнера, другой же все покорно сносит, глядит заискивающе в глаза небожителю, как милостыню приемля ласку. Добиться благосклонности любой ценой — блаженная цель страдальца или страдали­ цы. Автор обычно не жалеет красок для пе­ редачи этой односторонней игры в поддавки. Столкнулись мы и в «Урале» с подобной фабулой. Василий Никонов воспевает пер­ вую, единственную и неизменную любовь («Прииск «Дражный», № 8, 9). Сколько ис­ пытаний, ударов по самолюбию перенес П а­ вел Греков, обделенный женским внимани­ ем! Тринадцать лет преследовал пренебре­ жительно ускользающую, предающую, обо­ шел в поисках ее весь Дальний Восток, а она отвергает его, дважды выходит замуж, скрывается от немилого — все перетерпела ж ажда взаимности. Утрачивая достоинство, в порывах унижения Греков становится, на­ конец, смешон. Найдя через многие годы Юлию матерью семейства, он пытается убе­ речь ее гульливого мужа от очередной кра­ ли: «Ты гиена, Рута!.. Клянусь: ты не бу­ дешь жить с Драбаном. Случится надоб­ ность — на любую подлость пойду. В тюрь­ му сяду. Мне, бродяге, все равно». А ведь это симпатичный, по авторским положениям, образ. Подумайте, «любая подлость» во имя конструируемого для кого-то благопо­ лучия не вызывает отповеди, наоборот, как бы поощряется. Персонажи воюют за счастье, узурпируя право вмешиваться в личные судьбы людей без их согласия. В последнем романе Бонда­ рева появилось даж е теоретическое обосно­ вание таких правоотступлений: «Подлость вооружена... тысячи лет зло вырабатывало приемы коварства, хитрости... А добро наив­ но... доверчиво... чистенько, боится запач­ кать руки... Нет, нет! Добро должно быть злым! Злым!» Так трансформируется писа­ тельское желание видеть добродетель ак­ тивной. Когда герои вроде Корабельнико- ва или Грекова начинают действовать, прие­ мы их борьбы оказываются нечистоплотны: откровенная слежка, угрозы, шантаж, обра­ ботка супостата кулаками. Эти рыцари на­ поминают справедливых, но свирепых, го­ товых при надобности выбить кому следует зубы персонажей комиксов. Пожилой дра­ гер Зарембин в повести Никонова пеняет Грекову: «А ты зверь, Павел... Истинный зверь. И сердце у тебя — тяжелое сердце! Ожесточенное». К счастью, есть другая тенденция в про­ зе. На страницах того же «Урала» пропо­ ведь чуткости, уважения, ответной реакции на всякое движение души, на поступок, тем более на серьезное решение ближнего. «Од-