Сибирские огни, 1965, №8

ным поворотом в «Счастливом Лене» М. Ни­ китиной (№ 2), где ребята завидуют прия­ телю, живущему с родителем без матери. Самому пареньку тоже кажется очень удоб­ но без женского призора — воли хоть от­ бавляй. По форме вроде даж е ироническая ситуация возникает. Но сколько боли таит­ ся в картинах мальчишечьего «счастья»! Ни одного высокого слова о долге, о сове­ сти, гражданские чувства писателя скрыты, и тем надежнее в данном случае находят они отклик у читателя. Раздумья, раздумья... Иногда они через нечаянное авторское признание дают осо­ бый поворот сюжету или, как у Мелешина и Никитиной, картинами человеческих стра­ даний возбуждают сочувствие. Порой же, облекаясь в форму внутреннего монолога, размышления сообщают рассказу проникно­ венный, задушевный тон. Люди, как правило, не склонны изливать­ ся перед каждым встречным. Сильная мысль и яркая эмоция чуждаются крикли- врсти, а развитую, богатую натуру отлича­ ет сдержанность в проявлении чувств. Из­ вестно, что такова одна из особенностей русского национального характера. Ему всегда были свойственны целомудрие, стыд­ ливость в выражении переживаний, скры­ тые порою за внешней бойкостью, за удалью и озорством. Эти нравственные принципы народа закреплены традициями русской классической литературы. Излиш­ няя словоохотливость, стремление «вывора­ чиваться наизнанку» у юных персонажей некоторых современных беллетристов —. признак духовной бедности. В погоне за мо­ дою некоторыми авторами «молодой про­ зы» отвергались веками сложившиеся фор­ мы духовной культуры. При этом навязчи­ вая откровенность героев нередко оборачи­ валась цинизмом, парадоксальность сужде­ ний беспардонностью принципов, а реши­ тельность граничила с нечистоплотностью в выборе средств борьбы. Заманчивая пер­ спектива показать изнутри сокровенную суть человека породила и так называемую лирическую прозу. Тут были несомненные достижения, однако следом явилось мно­ жество посредственных сочинений от перво­ го лица с повышенной дозой чувствитель­ ности. Сами эти устремления были, видимо, неизбежны, исторически своевременны, ибо кто ж не помнит поры, когда в поэзии, в живописи, в кино н в театре усердно изо­ бражали оболочку, позу человека, творили его монумент, упрощая душевную органи­ зацию, пренебрегая многими из его чаяний. Но зато как часто теперь лиризм смыка­ ется с субъективизмом, за нравственный опыт соотечественника выдается куцый ко­ декс преуспевающего «служителя муз». Принципы торжествующего «ячества» про­ никли и в критику, когда с взаимным ре­ цензированием все чаще стали выступать сами прозаики и поэты. «Я люблю рассказы Амлинского... Я констатировал высокое ма­ стерство... Я познакомился с Горышиным... Не все в этой повести мне... понравилось, кое-что не понравилось... но главное, что меня привлекло...» При этом возможно и простодушное признание: «Конечно, я аб­ солютно субъективен в своем мнении, но мне кажется...» Здесь как образец взяты не­ давние выступления в прессе В. Аксенова. Но если б дело было только в нем. Болезнь субъективизма для нашей словесности не нова. Ее наблюдал и описал еще Белин­ ский. «Нельзя ничего ни утверждать, ни от­ рицать на основании личного произвола, непосредственного чувства или индивидуаль­ ного убеждения: суд подлежит разуму, а не лицам, и лица должны судить во имя общественного разума, а не во имя своей особы. Выражения: «мне нравится, мне не нравится» могут иметь свой вес, когда дело идет о кушании, винах, рысаках, гончих со­ баках и т. п.... Но когда дело идет о явле­ ниях истории, науки, искусства, нравствен­ ности — там всякое я, которое судит са­ мовольно и бездоказаино, основываясь толь­ ко на своем чувстве и мнении, напоминает собою несчастного...» («Речь о критике, произнесенная в торжественном собрании императорского Санкт-Петербургского уни­ верситета»). Цитату пришлось прервать, ибо дальше В. Г. Белинский со свойственной ему непосредственностью выражается силь­ но и образно, что — по нашему времени — может быть принято за нарушение этики и «возрождение осужденных методов поле­ мики». Поскольку все яснее становится, что соб­ ственные критерии даже у незаурядного человека весьма могут не совпадать с нор­ мами нравственной жизни народа,— под­ линный, а не мнимый успех писателя опре­ деляется ныне его усилиями постичь мо­ ральный опыт социальной среды. При этом личность автора стушевывается, уходит, так сказать, в подтекст. Одновременно выраба­ тывается нетрадиционная форма повество­ вания, а многие из модных приемов оказы­ ваются неуместными. Двадцатилетняя колхозница от большой нужды трясется на грузовике продавать картошку. Роятся в голове невеселые ду­ мы. Жизнь не устроилась. Из-за выпивохи и бедолаги отца померкли мечты, расстраи­ ваются планы. Да ведь не дочери судить родителя. Ксеня в помыслах бесхитростна и чиста. Ей кажется, настоящая жизнь об­ ходит ее стороной. Но читатель начинает угадывать авторский взгляд — ведь это р а­ ботящее, умное, красивое существо и есть соль земли, воплощение народного духа. По-городскому бойкая Ксенина юная сосед­ ка в «Доме крестьянина» — натура иной складки — активная, непримиримая. Менее прочно скроенная, чем Ксеня, она, однако же, презирающая жизнь «по маленькому счету», повернула мысли деревенской де­ вушки, заставила ее посмотреть на житье- бытье с более возвышенной точки зрения, не поколебав, впрочем, моральных устоев Ксе­ ни. Нравственные корни у Ксени крепче, надежнее, нежели у ее знакомки, скорой на решения, но, видимо, менее стойкой, недо