Сибирские огни, 1965, №8

жиссуры, заметно проявившей себя в шекс­ пировской постановке. Особенность эта со­ стоит в том, что, тяготея к романтической, поэтической приподнятости, театр в то же время никогда не отрывается от земли. Возвышенное и «земное» живут в его спек­ таклях в тесном единстве. Ставя «Ромео и Джульетту», В. Кузь­ мин и А. Мовчан хотели поведать миру не легенду о бессмертии возвышенной любви, а повесть о том, как вражда, ненависть, пред­ рассудки оказались бессильными перед сво­ бодным и чистым чувством. Ревность была всего лишь ревностью, пока Шекспир не дал ей имени Отелло; лю­ бовь Ромео и Джульетты открыла перед человечеством бездонные глубины самого вечного из «вечных понятий». Конечно, те­ атр и молодые режиссеры не претендова­ ли на исчерпывающее решение, они лишь дерзнули заглянуть в эти глуби­ ны- и о том, что поняли, рассказали по- своему. Отказавшись от пышных одежд и про­ чих атрибутов родословной помпезности в характеристике двух враждующих семейств, постановщики все внимание сосредоточили на человеческих характерах. И вот ока­ залось, что Капулетти-старший, напри­ мер, весьма любопытная фигура. В первой картине он и старик Монтекки выходят на площадь Вероны из своих домов, напоми­ нающих бастионы, и молча стоят друг про­ тив друга, огромные, спесивые, задрав квер­ ху бороды и сверкая глазами. Казалось бы, каждый из них не человек, а сама гордыня. И вдруг в сцене бала с Капулетти происхо­ дит метаморфоза. Он то мелким бесом вер­ тится вокруг гостей, то шутит со слугами, то, в довершение всего, надев женский фар­ тук, решительно вмешивается в кухонные дела. Как это понять? Нет ли здесь и в самом деле пресловутого «обытовления»? Во втором действии Капулетти вновь «показывает зубы». Услышав, что дочь от­ казывается от знатного жениха, он обру­ шивает на ее голову поток отборной брани. Где же он настоящий — когда являет собой сплошное добродушие или когда становится алчным и злым? Думаю, что в обоих слу­ чаях. Разве дурные люди в повседневной жизни всегда остаются злыми, крикливыми или жестокими? Разве у них не бывает хо­ рошего настроения (ведь все идет отлич­ но!), разве они не способны на шутки? Если воспринимать Капулетти не как нечто за ­ данное и неизменное, а как живой челове­ ческий характер, его поведение в спектакле покажется вполне естественным. И того, что Капулетти со слугами вы­ зывают порой смех в зрительном зале, тоже не стоит пугаться. Смешное и тра­ гическое нередко соседствуют в жизни. Гоголевских Ивана Ивановича и Ивана Ни­ кифоровича с их нелепой ссорой из-за гу­ сака отделяют от шекспировских героев не­ сколько веков. Но право же, Гоголь и Шекспир высмеяли одно и то же. Все не­ лепо в обществе, где правят не разум и справедливость, а человеконенавистниче­ ство и холодный расчет. Но, может быть, такое решение обра­ зов, олицетворяющих враждебные юным влюбленным силы, идет вразрез с романти­ ческой приподнятостью Ромео и Джульет­ ты? В том-то и дело, что и здесь мы вновь встречаемся все с тем же умением театра сочетать эмоциональность и естественность. В поцелуях молодых влюбленных одинако­ во и юной пылкости, и стыдливой робости, признания их чисты и страстны одновремен­ но. Ромео (я имею в виду В. Гарина) внут­ ренне значителен, по-человечески незауря­ ден. В том, как он говорит о жизни и людях, есть ум, зоркость, остроумие. Мне кажется, что Ромео-мыслитель ближе Га­ рину, чем Ромео-влюбленный. О нем не скажешь, например, что он поглупел от любви. Но вместе с тем в Ром ео— Гарине есть какая-то открытая доверчивость, неза­ щищенность. Когда в ответ на оскорбления Тибальта он задумчиво, будто поверяя со­ кровенную тайну, говорит об их родстве, делается жутко: так неуместна, так трога­ тельна и наивна эта уверенность мальчика, будто его тихое счастье может быть поня­ то каждым. Разумеется, у кровавого Тибальта (его образ в спектакле сродни современным «сверхчеловекам») эта доверчивость Ромео вызывает лишь язвительный смех. Но те, кто сидят в зрительном зале, сегодняшние ровесники юного веронца, отлично его по­ нимают. Как понимают и всей душой при­ нимают они жизнелюбца и острослова Мер­ куцио (артист А. Мовчан), павшего от под­ лого удара Тибальта. Нет, театр не пошел по пути вульгар­ ного «осовременивания», его Ромео и Джульетта — не «герои нашего времени». Но они живые люди, с живым сердцем и глазами. А живое всегда находит дорогу к живым. Своеобразие творческого почерка, кото­ рым несомненно обладает Новосибирский ТЮЗ, складывается не только из особен­ ностей режиссерской манеры, художествен­ ного оформления, но и из стиля актерской игры. Здесь не боятся ярко поданного сло­ ва, разнообразия интонаций. Вместе с тем броскость слова и жеста почти всегда оправдана психологически. В разговоре со зрителями актер стремится видеть их гла­ за, слышать биение их сердец. Чтобы по­ вести детей за собой, надо разбудить их фантазию. Это обстоятельство во многом определяет манеру актерской игры в ТЮЗе. Театр добился признания. От того, смо­ жет ли он развить свои успехи и трезво видеть недостатки, зависит его дальнейшая судьба. Путь творчества бесконечен, верши­ на далека, но приближается к ней лишь идущий.