Сибирские огни, 1965, №8

Проходит час. А может, два: забыто время, забыты бор, песни птиц и белые грибы. В ознобе азарта кидаю, кручу, торможу, вываживаю, стиснув зубы, ошалелых щук. Швыряю их подальше на песок и снова, не замечая ничего, бреду и кидаю. В себя прихожу от хохота товарища: он на маленькой резиновой лодке бы­ стро скользит по озеру, обеими руками держится за удилище спиннинга и хохочет, — При, при, сатана, все равно умаешься! Оказывается, это щука так быстро тащит по озерной глади лодку Василия. Вглядываюсь в прозрачную воду: вон оно, озерное чудовище. Вода бурлит, в полуто­ ра метрах от меня показывается черный горб. И тут спохватываюсь: сухо щелкают выстрелы моей двустволки. Рыбина медленно переворачивается, бьет по воде широ­ ченным хвостом. Помогаю Уваровичу вытащить щучину на отмель. — Ну, как, сказки тебе рассказывал? — ехидно спрашивает он. Она мало походит на обычную щуку — что-то в ее облике есть древнее: лобастая голова шириной в две ладони поросла шершавым лишаем, зубы напоминают со­ бачьи, в желтых тусклых глазах застыла дикая злоба. На этом ловля заканчивается. Я прикидываю рыбные запасы озера. За два часа мы с Уваровичем выволокли семнадцать щук средним весом в шесть килограммов и восемнадцатую — не менее тридцати. Общий, стало быть, улов — сто тридцать кило­ граммов. — Уварович, скажи, когда-либо облавливался Кривой сор? Он морщит лоб. 4 — В Цингалах живу с сорок седьмого года: на моей памяти никто, кроме меня, здесь не промышлял. : — Чем же объяснить, что такой богатейший водоем остается нетронутым? •— Кому он нужен? Гослову? Не нужен: ему у Иртыша водоемов не обловить, чебаков да карасишек и там не проворотишь. Колхозу? Тоже не нужен: ведь сюда надо людей специально забрасывать, избушки строить, подвозить продукты. Для ры­ бы опять же ледники необходимы. А чем и как потом рыбу отсель вывозить?.. Возвратившись на кордон, застаем на крыльце дома маленькую, сморщенную ста- руху-хантейку. Бабка неподвижно сидит на нижней ступеньке, уставившись щелками глаз в чащу леса. — Кто такая? Уварович, сбросив ношу, отирает с лица пот, поясняет: — Мать этого сторожа, Тольки Кушакова. С Конды притопала... Мы успеваем распластать и засолить всех щук, приготовить уху, а старуха все сидит, не меняя позы. Ее облепили комары, а она даж е не отмахивается. Мне жаль «е. По всему видать, у человека большое горе. Я иду звать ее покушать с нами. — Здравствуй, бабушка! — Пете, пете! — по-хантейски отвечает она на мое приветствие и, подняв голову, протягивает руку. Я присаживаюсь рядом. — Пойдем с нами обедать, бабушка. — Спасибо. Я маленько ел. — Пойдем! Ведь издалека пришла. Наверное, шибко устала? — Далека, парень, далека,— она грустно улыбается и достает из кармана старо­ го, залатанного ситцевого халата прокуренную трубку. Раскурив, глубоко затягивается. — Дурной парень стал Толька. Пятый жена бросает. Все пьет и пьет. Работать иадо, рыбу промышлять, а он все гуляет. — А ты, бабушка, где живешь? — Болчарах, на Конде. Дочка там. Мужик ее почте работает и тоже все пьет. Она качает головой и, взглядывая в сторону нашего костра, спрашивает: — А это кто с тобой? — Кошкаров. — Василий? А я и не узнал. Глаз совсем слепой стал. Худо видит. — Так идем же обедать,— настаиваю я. — Пасибо. Пожалуй, пойду: Василия поглядеть охота.