Сибирские огни, 1965, №7
тонкие пальцы Глеба до хруста в суставах, потом обнял его так, что крепкие руки скрестились на спине, а ладони горячо впаялись в плечи: — Дзень добры, товажищу! — Здравствуй, товарищ Проминский! — Глеб, обнимая тюремного друга, поцеловал в бритую щеку.— Здравствуй, Ян! Отступив на шаг и глянув друг на друга, они еще раз обнялись. Владимир Ильич, уткнув руки в бока и слегка откинув голову, смот рел на них, и его глаза наполнялись теплым блеском. Немного выждав, он подошел к ним и, положив руки на плечи тому и другому, повел их к себе: — Проходите, друзья! Проходите. — Знаешь, Володя, мы с Яном — пять недель в одной камере! И ес ли бы не его песни.,. — Ваши тоже...— перебил Проминский.— Базиль Старков... — Д а, конечно,— согласился Глеб.— Вася пел за многих! А без песен мы засохли бы от тоски в той проклятой Часовой башне. Варламовна принесла самовар. Владимир Ильич разлил чай в кру тобокие чашки. Кржижановский помешал ложечкой, чтобы поскорее растворился крепкий колотый сахар. Ян взял двумя пальцами малень кий кусочек, Владимир Ильич тоже,— он с детства предпочитал чай вприкуску. ' Разговор перекидывался то на Тесь, то на шушенские охотничьи угодья... Проминский приходил каждый день. И если бы он изменил своему правилу, это встревожило бы: что с Яном? Здорова ли его большая семья? Лодзинский шляпник появлялся в одно и то же время. По утрам, А потом стал заходить и после обеда. Всю последнюю неделю он был расстроен,— ждал разрешения ис правника на поездку в Минусинск. Там Ян собирался поискать у купцов заказы на изготовление к весне войлочных шляп. Он уж е купил "пояр ковой шерсти и для валяния приспособил-высокий полок в хозяйской бане. Но разрешения все не было и не было. Вместо того поднесли «подарок» к Новому году — сбавили ему с семьей пособие на одинна дцать рублей шестьдесят восемь копеек. Почему?' В волостном управ лении писарь ответил: «Так угодно начальству». Владимир Ильич до гадывался о коварном замысле: снижая пособие ссыльным из рабочих, царизм пытается посеять рознь между ними и ссыльными-интеллиген- тами. Против этого нельзя не протестовать, и он составил прошение, Кржижановский переписал его. Проминский широкой костистой рукой, в которой перо казалось соломинкой, вывел свою фамилию. Собирался отправить по почте, но утром ему вручили долгожданное разрешение, и теперь Ян пришел сказать, что уезжает в город, вместе с хозяином, ко торый везет на базар битых гусей. Они отправятся после полуночи и к рассвету будут в Минусинске. — Если исправник спросит,— предупредил Владимир Ильич,— ска жите: прошение писал один городской человек. — Сбрехну что-нибудь,— рассмеялся Проминский.— Я теперь умею. В Лодзи панове жандармы допрашивали, в Варшаве допрашивали — шиш получили! — Знаю, знаю, дорогой мой Ян Лукич* Лодзинские рабочие закале ны в борьбе с царизмом. Проминский гордился своим краем. Хотя родом был из Будишевиц, считал Лодзь родным городом. Там юношей поступил на фабрику, там женился, там родились его дети. А главное, там он понял — одинокое д е
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2