Сибирские огни, 1965, №7

свете языком горячую сковородку лизать. А у души язык, что ли, есть? — Должен быть. Вообще, душа, наверно, похожа на человека. — Непонятно, ; — Ну, кад же непонятно! Какой ты, такая у тебя душа. Емельян Спиридоныч посмотрел сбоку на Сергея Федорыча. Ска­ зал разочарованно: — Ни хрена ты сам не знаешь, я погляжу. Сергей Федорыч пожал плечами. — Тебе, наверно, шибко в рай захотелось? Таких туда не берут — не собься. Емельян Спиридоныч хотел что-то возразить, но Попов повернулся вдруг к нему, оживленно сверкнул глазом — вспомнил: — Ты говоришь: как это — душа? А вот у меня свояк был.:, помер, цадство небесное, на родине нашей жил — в Расее, так вот ехал он в позапрошлом годе из города порожнем...— Сергей Федорыч устроился удобнее — история была необыкновенная, он любил рассказывать ее.— Летом дбло-то было; зеленя только еще грача скрывали. И как раз в этом-то годе и недород у их страшный случился, мор... — У их там, считай, завсегда недород,— недовольно заметил Емельян Спиридоныч.— А мы — отдувайся. . — Погорело все, чо ж ты хочешь! Д а не один год, а два подряд — в двадцатом и в двадцать церьвом. «Отдувайся!»... Убавилось у тебя, смотри. Люди семьями вымирали, а у его две брички хлеба лишнего взя­ л и — дак сердце запеклось, забыть не может. — Еслив бы только две брички... — Тьфу!..— Сергей Федорыч обозлился.— Вот пошто и ненавижу- то вас, прости меня господи,— шибко уж жадные! — Ладно, развякался. — Лучше в яме сгноит, но чтоб никому не досталось! Чалдоны проклятые. — Чо ж ты приперся к чалдонам-то? Мы никого не звали. Сергей Федорыч ничего не сказал на это. Некоторое время ехали молча — отходили. — Ну, что свояк-то? — первым заговорил Емельян Спиридоныч. Ему все-таки не терпелось дослушать историю. Сергей Федорыч еще маленько помолчал из гордости. Но и самому хотелось рассказать, и он продолжал: — ,^у, едет, стало быть. Попадается на дороге старичок. Так с е ­ б е — старичок. Бородка беленькая, сам небольшой... с меня ростом. И шибко грустный. Подвези, говорит,*меня, мужичок, маленько. А свояк у меня хороший мужик был, уважительный. «Садись, дедушка». Сел старичок. Ну, едут себе. Старичок помалкивает. Свояк мой тоже, вроде как дремлет,— намаялся в городе. Д а. И тут видит свояк: лежит на д о ­ роге куль. Соскочил с телеги, подошел к этому кулю, посмотрел: пше­ ница. Д а крупная такая пшеница — зерно к зерну. Обрадовался, ко­ нечно. Хотел поднять, а не может. Он уж е.го и так и эдак — не может поднять и все. Что ты будешь делать? Крикнул старичку: иди, Мол, под­ соби поднять. Я не могу один. Старичок негромко так засмеялся и го­ ворит: не поднять тебе его никог да, мужичок. Ведь это Хлеб ваш... Ви­ дишь: будет он сперва большой, рясный, а потом сгорит все. И мор бу ­ дет страшный. Сказал так и пропал. Нет ни старичка, ни куля. Свояк оробел. Подхлестнул лошаденку и скорей в деревню. Рассказал знаю ­ щим людям. Те услыхали и пригорюнились — не к добру это. Это же, говорят, Николай-Угодничек был! Ходит, сердечная его душа, по земле... жалеет людей. А уж к зиме и начался у них мор. Валил старого и ма­ лого. Вот и вышло, что ые подняли они свой урожай тогда.