Сибирские огни, 1965, №7
молоком. Ноги у него были тонкие, напряженные, как струны, шея горде ливо изогнута и устремлена вверх, на затылке, словно корона, малень кие, еще не успевшие отрасти, но уже ветвистые рожки, покрытые барха тистым пушком. Агатовый глаз горел, ноздри, как бы резиновые, влаж ные, ненасытно втягивали пряный от сосновой хвои, кружащий голову, весенний воздух. Постояв, гуран рыкнул громче прежнего и, сделав два стремительных прыжка, скрылся в лесу, по другую сторону дороги. — Не пугай,— кинул вдогонку Владимир Ильич.— И сам не пугай ся: все охотники — на пашне. Вторую весну он проводит под этим небом! Остается еще два года. Нет, уже меныце. Скоро он начнет считать месяцами, потом неделями, днями. А там и конец изгнанию. Слов нет, природа здесь ярка и богата, но, когда кончится срок, он не задержится в этой глуши ни на юдин лишний день, ни на один час. Помчится туда... В Питере ему, к сожалению, не позволят жить... Ну, что же, куда- нибудь в небольшой городок, только бы поближе к цитадели рабочего класса, где возгорится пламя... Великолепно ответил на послание Пуш кина декабрист Одоевский. «Из искры возгорится...» Из искры! Дека бристы не знали, какое это будет пламя, но чувствовали— не может нё возгореться. Марксисты знают — пламя социальной революции. Еще около двух лет... Если полиция не прибавит срока... А Надя? Ей ведь три года ссылки. Три! По его совету она подала прошение о сокращении срока до двух лет, чтобы уехать отсюда вместе с ним. Министр, пожалуй, не осмелится своей властью... А решится ли он снова испрашивать «высочайшее по веление»? Вряд ли. Начинают они опасаться, что социал-демократия ско ро превратится в грозную для них силу. Но прошение подано. Говорят, попытка не пытка. И Надя в Питере, вероятно, дождалась ответа. А где она?.. Нет ни письма, ни телеграммы. Может быть, почта по теряла?.. В глухом лесу дорогу пересекали «венчальные» горки. Под ногами хрустел песок. Тут даже самые резвые лошади тянули телегу или дрожки шагом. А из чащи, рассказывают, выскакивали «варнаки» и проезжих купцов венчали со смертью. К деревьям притулились могильныё холмики. Уныло покосились деревянные кресты. За «венчальными» горками — ложбинка, в ней — едва заметный бу горок с обломанными ветром сухими кустиками горькой полынной ве‘то- ши. От креста уцелел только щербатый, черный и полугнилой столбик. ...Однажды ехали по этой дороге с Зыряновым. Сидели на разных бортах телеги, свесив ноги; молчали, занятые своими думами. Когда по равнялись с полынным бугорком, Аполлон Долмантьевич, тяжело вздох нув, переложил вожжи в левую руку, тремя пальцами правой ткнул в лоб, в грудь, но, вспомнив, что он не один в телеге, так до конца и «не осенил себя крестным знамением», а как-то неловко прижал ладонь к щеке, словно убил комара. Спросил его: кто тут похоронен? — Д а так... Один уби...— Зырянов на секунду прикрыл рот рукой.— Убиенный. Никто не знает откель.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2