Сибирские огни, 1965, №6
no Удалось выползти. С тех пор и стал он кашлять без пе- i 13, Г0В0РЯТ’ ходит за бедою и бедой погоняет. Двух сынков. ' У е ольшеньких, унесла оспа. А следом и супружницу бог при» ^ ° ТпРГ В0И горячки кончилась. И вот пришлось бобылем век до живать- Подался в работники. Шестой год у Миколки Алексеева дожи- М нп т НеВМ0Г° Ту- Бь1Л бы помоложе. уехал бы в Красноярск. Мно о раз доводилось бывать там. Знает. Мог бы в дворники или в мас терскую. I еперь, сказывают, железную дорогу ладят. Рабочие руки то же нужны. Но старые суставы худо гнутся. Тяжело сниматься с" места. в 1еси сватают его в сторожа, артельную лавку караулить. Вроде бы дело доброе задумано. н Новое,— уточнил Владимир Ильич. — Я тоже пять рублев вложил! Караулить буду, как сво е !—-По ликарп сдвинул шапку на затылок, в глазах его полыхнул задор.— Ми колка злится, насмехается. Купец, говорит, выискался! Сопли на аршин мотать! А я ему — фигу. Подавай мне расчет! У Владимира Ильича легла между бровей глубокая черточка Ему вспомнилось далекое... ...Однажды в Цюрихе спешил к Аксельроду, в душе опасался: не рано ли? Не оторвет ли его от работы? Может, Павел Борисович с утра пишет статью? Может, читает книгу? Хотя и приглашал: «Приходите в любое время», а как-то неловко. Не отложить ли очередной визит до вечера? Но на половине пути неожиданно встретился с ним. Аксельрод, щуп ленький, густобородый, с большим мясистым носом, в очках, как всегда, улыбающийся, подал руку и, слегка заикаясь, извинился за то, что не может с гостем вернуться домой. А идет он в свое кефирное заведение. Там нужно встряхнуть четыре сотни бутылок, иначе кефир перекиснет и покупатели будут недовольны. Чего доброго, живот у кого-нибудь рас строится. Пойдет худая слава. Не дай бог, придется закрывать это ма ленькое дело. А как жить? Семья, расходы. Ведь трое детей. Каждый день уходит пять франков. А у него, ко всему прочему, склероз, невыно симые головные боли часто не позволяют написать и двух слов. И вся надежда на кефир... Вызвался пойти — помочь. В тесной комнатке они передвигались между полок с бутылками, встряхивая одну за другой. И, само собой, завязался разговор о постав щиках молока. Павел Борисович расхваливал швейцарских крестьян. Хозяйство у них поставлено культурно, не то, что у наших сысоек. — Да у нас там и рабочий-то класс еще неразвит, необразован, по литически отстал,— сказал Аксельрод, откинув волосы вверх от правого виска.— И долго еще будет плестись в хвосте либералов. — Нет, уж не плетется в хвосте,— возразил ему.— Вы, Павел Бо рисович давно в эмиграции и не знаете... — Если я, по-вашему, не знаю, то спросите Жоржа. Плеханова,— поправился Аксельрод.— Он подтвердит. Вы по-молодости смотрите че рез розовые очки. Даже на деревню. А там, я повторяю, одни сысойки. Чего от них ждать? Сплошная дичь, рабья покорность. Ужасный бал ласт в общественной жизни, и этот балласт тянет на дно все добрые стремления пролетариата... И теперь, сидя у костра, Владимир Ильич мысленно возразил: «Разве Поликарпа можно назвать Сысойкой? Нет и нет. На него навалилось столько испытаний, а ведь в нем ничего похожего на рабью покорность. И Сосипатыч не Сысойка. Да и в российской деревне мужик становится иным. Со времен решетниковских «Подлиповцев»-то прошло
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2